Дмитрий Хворостовский: Тайна белого мага

ПАМЯТИ МУЗЫКАНТА.
Разговорить Хворостовского — задача непростая. он какой-то другой, нездешний. Не иностранец даже — хоть прожил за границей много лет, да и сейчас обитает в Лондоне, а… инопланетянин, что ли. Инопланетная внешность, инопланетный смех, инопланетное самомнение. Хотя… Наверное, и не стоит общим аршином мерить гениев. А его ведь по-другому и не называют.

Беседовал Дмитрий Тульчинский

Знаменитый певец, голос которого притягивает зрителей, а пуще зрительниц, как магнит, у нас не частый гость. Хворостовский — птица вольная и перелётная: сегодня в Нью-Йорке, завтра в Милане. Но вот, наконец, и в Москве. Открытая улыбка, серебряная грива, узкие джинсы, кожаная жилетка и чёрные замшевые казаки. Таких оперных певцов днём с огнём не сыщешь…

— Дмитрий, выглядите как настоящий рокер. Это вам свойственно?
— А как бы вы хотели, чтобы я одевался?.. Это я так по-еврейски вопросом на вопрос отвечаю (смеётся).

— Да нет, у меня на этот счёт желаний быть не может. Просто все привыкли, что оперные певцы — сама солидность, а вы так неформально выглядите.
— Ну, такой уж есть. Хотя, в общем-то, солидный человек (смеётся).

— 50 лет, извините за напоминание, вам недавно исполнилось. Как к этой цифре относитесь?
— Мои года — моё богатство.

— Многих мужчин эта цифра пугает. Круглая, определяющая, рубиконовая. Жизнь наполовину (дай Бог) прожита, начинаются всякие сомнения, переживания, кризис среднего возраста…
— Нет, кризисы, они раньше начинаются. И у меня как-то гладко всё прошло.

— Как раз и напоминаете мужчину в кризисе среднего возраста. Когда он хочет казаться моложе, разводится со старой женой…
— Это я уже сделал (смеётся). Нет, вы знаете, в свои 50 я очень многое уже успел. Даже если вдруг возьму и умру сейчас — сделано достаточно, чтобы оставить след и добрую память о себе. Так что я абсолютно ничего не боюсь.

«Я всегда знал себе цену»

— В 20, когда думали о 50-летних, они вам казались глубокими стариками?
— Конечно.

— Хворостовский в 20 лет и сейчас — два разных человека?
— Наверное. Жизнь воспитала за эти 20-30 лет, жизнь и работа. Но было бы странно, если бы я не изменился. В 20 лет я был достаточно неуверен в себе, восполнял это жесткостью, заносчивостью… Я всегда знал себе цену, понимал, что у меня есть то, чего нет у многих миллионов людей, всегда имел перед собой цели, к которым стремился, которых привык добиваться. В этом отношении я абсолютно не изменился — до сих пор ставлю перед собой цель, её добиваюсь. И если не получается, так же переживаю, как раньше… Если человек знает себе цену, он спокоен. А я всегда был спокойным, никогда не суетился. Знал, что у меня есть перспектива, не сомневался в том, что рано или поздно смогу всего достичь. Мои цели ставились и развивались постепенно, я не хотел завоевать весь мир в свои 20 лет.

Но я захотел его завоевать в 25, потому что уже видел этот горизонт. Когда начал побеждать на конкурсах, почувствовал разницу в том, что делаю я и что делают другие. Это не видеть и не замечать невозможно — правда же? Так же, как и, слушая записи каких-то известных певцов, я мог почувствовать в свои 25, что умею петь хорошо, может быть, даже лучше, чем многие другие. Но сейчас я абсолютно объективно оцениваю свои данные, свои возможности по отношению к себе же 20-25-летнему. Какие-то вещи пытаюсь повторять — скажем, записываю те же романсы, которые пел когда-то. И понимаю, что так, как 20 лет назад, я это сделать не могу.

— Так хорошо или так плохо?
— Нет, я сделаю по-другому. Но так чисто, так… по-ангельски, что ли, — да, хотелось бы, но спеть уже не смогу.

— А в чём в свои 20 лет вы больше всего заблуждались, как думаете?
— У меня было много заблуждений, я заблуждаюсь и теперь. В чём больше всего? Ну, как обычно это бывает, любой талант склонен себя преувеличивать. В прямом и переносном смысле.

— В период юношеского максимализма больше всего.
— Я начал петь в опере в 21 год — это уже не юношество, правда? В юности пел в рок-группе, соответственно представлял себя в несколько другом амплуа — уже, честно говоря, не помню, о чём тогда думал. А в 21 год — да, себя переоценивал: хотел исполнять репертуар, который мне тогда был неподвластен, соответственно делал технические ошибки.

— Я читал, что на одну планку с собой в то время вы ставили только Карузо и Паваротти.
— Я их не перечислял никогда, но, если хотите, вам перечислю тех, кого ещё ставил? (Смеётся.)

— Думаю, перечисление много времени не займёт.
— Ну почему?.. Хотя больших, великих певцов действительно не так много.

— Но насчёт Карузо и Паваротти — это заблуждение 20-летнего Хворостовского или 50-летний Хворостовский думает так же?
— Разница в том, что сейчас я о сравнении с другими певцами не думаю. Об этом думают люди, которые начинают, которые ищут, стремятся чего-то достичь. А я стремлюсь сейчас к совершенно другим вещам.

— Только к самосовершенствованию?
— Конечно. Вы, наверное, слышали, что настоящий талант всегда один?

— Но вас с вашей улыбкой, с вашей харизмой, вашим обаянием к одиночкам причислить сложно. Внутренне вы одинокий человек?
— Наверное. Мне нравится одиночество. Наедине с самим собой я могу оставаться самим собой и заниматься тем, что мне действительно близко.

«Когда я пел, люди плакали»

— Если вернуться в рокерскую юность, тогда у вас какие были кумиры, ориентиры?
— Я не помню.

— То есть это были не вы?
— Практически да, практически это был совершенно другой человек.

— И вам неприятно вспоминать ту пору?
— Да нет. Я просто не помню. Может быть, не помню, потому что сейчас мне это не нужно. Может быть, придёт время, когда начну вспоминать, а может быть, оно уже пришло. Я не знаю, просто не задумываюсь об этом…

— Но это не является для вас чем-то неловким — воспоминания о себе том?
— Вы знаете, о себе я не то что не вспоминаю — вообще практически не думаю. Я думаю о чём-то другом, конкретном. Прежде всего о людях, которых люблю, о своей работе, которую мне предстоит сделать, я анализирую, я… мечтаю, что ли. А о себе? Крайне редко. И не люблю об этом говорить — очень интимные вещи.

— Можете тогда сказать, какое воспоминание из юности наиболее приятно вам?
— Какие-то наши семейные собрания, сборища. Потому что, пока дедушка, отец папы, был жив, мы очень часто весело проводили время. Собирались, да и вообще жили очень дружно. После того как дедушки не стало, наша семья распалась. И это в принципе не уникальный пример — часто так происходит… Я вспоминаю свою бабушку, с которой рос, мать моей мамы. И воспоминания о ней вызывают и ностальгию, и улыбку, и боль… Но чаще улыбку… Интересно, что моей жене (она итальянка) через меня каким-то образом передались некоторые словосочетания, которые были присущи моей бабушке, — а она у меня была наполовину немка, но родившаяся и выросшая в сибирской деревне.

И этот сибирский говор, эти обороты словесные, очень острые иногда, — каким-то образом трансформировались в моей Флоранс, Флоше. Когда слышу это от неё, мне так приятно становится — просто чувствую, что если моя баба где-то там, она видит нас, следит за нами… Вот такие вещи мне нравится вспоминать. А что касается профессии — да, конечно, я хорошо помню и первые свои опыты пения, самые-самые первые. Потому что пение всегда для меня было очень особенным процессом. Не звукоизвлечение, а именно пение. В 20 лет через пение я не выражал свою душу, не было ничего у мальчика ни в голове, ни на душе — что там могло быть? Но когда я пел, люди плакали уже тогда. Почему — не знаю. Был дар…

— Люди плачут до сих пор, особенно женщины — об этом вообще легенды ходят. Скажите, вы никогда не пожалели о том, что не согласились пойти стажёром в Большой театр?
— А представляете, что бы было, если б я пошёл в Большой театр? Я перед вами бы тут не сидел (хохочет).

— Вы так считаете, серьёзно? Были бы настолько недосягаемым и неприступным?
— Да нет, я перед вами бы не сидел, потому что к сегодняшнему дню уже бы спелся. И никакой карьеры сейчас у меня бы не было.

— Сейчас, предположим, вы это понимаете. А тогда как можно было отказаться от приглашения в Большой?! Думаю, вас никто не понял…
— Да нет, я и тогда видел перед собой цель и знал, что должен делать. Как раз тогда я был очень упрям. И, в общем, себе на уме. И когда мне предложили место стажёра, а я уже был достаточно известным артистом Красноярского театра оперы и балета…

— И что такое стажёр?
— Да: что такое стажёр? Тогда отчасти меня это даже оскорбило. Потом с руководством Большого театра мы говорили и о разовых спектаклях — чтобы я участвовал в них просто как приглашённый артист. На чём сговорились. Но, к сожалению, меня никто никогда больше туда не приглашал. Что ж, хозяин — барин.

— Так, может, всё ещё впереди?
— А как же! Как говорят, баритон как хорошее вино — чем старше, тем лучше. Так что я могу ещё подождать. Несколько лет.

— Вы знаете, Лев Лещенко очень доволен тем, что в своё время не пошёл в оперу, сейчас говорит: оперные певцы репертуарных театров используют свой голос на полную катушку, на износ, и быстро сходят, а на эстраде можно петь хоть до 80. Может быть, по той же причине избегаете репертуарных театров?
— А зачем мне репертуарный театр, скажите, пожалуйста?

— Звезда Большого театра Дмитрий Хворостовский, звезда Мариинского — звучит!
— Спасибо. Но репертуарных театров в мире не существует, это пережиток прошлого.

— У нас этот пережиток имеется.
— Он скоро уйдёт.

— Вы тогда ещё об этом знали?

— Если этот пережиток ещё не ушел, то он уйдет, рано или поздно, однозначно в этом уверен. А потом, репертуарным театром я к тому времени уже наелся, знал, что это такое, поэтому и отказался.

«Я уехал не по своей воле»

— Актриса Анастасия Вертинская, давным-давно ушедшая из МХАТа, говорит: всё, что касается репертуарного театра, всё, что касается театра как Дома, она просто ненавидит. Потому что коллектив и Вертинская — понятия диаметрально противоположные. Вы со своей любовью к одиночеству про себя так же можете сказать?
— Да, наверное. Просто я себя не мыслю в репертуарном театре. Помню же, как в Красноярске создавался наш театр оперы и балета. Молодых певцов со всего Советского Союза позвали, пригласили. Дали им квартиры, дали работу, дали зарплаты. И люди были счастливы: дружили, любили друг друга. А через некоторое время то место, где все они жили, знаете, как называлось?

— Гадюшник?
— Нет, хуже — серпентарий! То есть все эти люди работали вместе, жили. Разумеется, стали образовываться кланы, появилась зависть. И спустя какое-то время люди возненавидели друг друга, дружеские отношения превратились во вражду. Представляете, какой ужас начался? Это все происходило на моих глазах…

— Вас должны были ненавидеть самой лютой ненавистью.
— Нет, я был самый маленький, самый любимый и нелюбимый… Нет, наверное, всё же больше любимый. Могу долго перечислять имена тех людей, которые мне по-настоящему помогли, просто водили за ручку и за нос по сцене, объясняя те вещи, которые объяснять больше никто и никогда не будет. Это такая привилегия, такой аванс на всю жизнь! Поэтому я сейчас здесь с вами сижу и радуюсь.

— Эти люди не отговаривали вас от отъезда за границу?
— Никто меня не отговаривал. И даже если бы отговаривали, всё равно я бы сделал по-своему. Меня в детстве мама звала Мальчик наоборот, я таковым и оставался долгое время. Каким-то образом я всегда знал, что мне нужно.

— Да, в 90-е здесь делать было нечего, даже солисты Большого театра получали сущие гроши, а в Америке была перспектива. Ехали туда без опаски?
— Да в общем, я пребывал тогда в некоторой эйфории. А потом, не уезжал ведь насовсем. Я приезжал в Москву, до 92-го или 93-го года мы жили здесь с моей первой семьей. А потом уехали… даже не по моей инициативе. Мне пришлось послушать свою жену — сложились обстоятельства такие. А я совершенно не хотел уезжать, мне здесь было абсолютно комфортно. Конечно, время было дикое и страшное. Но я родом из Сибири, и в принципе меня мало чем можно удивить: я не боялся — боялась моя жена. А у меня здесь начались тогда разные проекты, постановка «Дорога», куда попали, по-моему, все сливки московского общества и после которой я перестал ездить в метро, перестал ходить один. Я приходил на базар — и мне бесплатно давали просто килограммы мяса, в это голодное время люди почитали за честь вырезать мне лучшие куски. Представляете, подзывали: «Дорога! Иди сюда», пожимали мне руку, хлопали по плечу. Правда, было такое. И какая-то эйфория была. Я тогда очень много пил, жизнь мне казалась просто прекрасной, великолепной. Была интересная работа, была куча разных интересных идей! Мне было очень интересно жить, хорошо и привольно. Я считал себя просто Богом. По меньшей мере. Тогда были Кашпировский, Чумак. Но на моих концертах люди тоже так делали (вращает головой).

— Я помню то время, все вокруг только о вас и говорили. Как можно было от такой любви уезжать?
— Как говорят: нет пророка в своём отечестве. А я им оказался. Но, в принципе, я никуда не уезжал. Я работал. И получил свободу: как нормальный артист, принадлежал самому себе и своей карьере. Были люди, которые годами не видят свою родину, а некоторые и не хотят сюда возвращаться — вот это тяжело. А у меня всё хорошо.

— Теперь ваш дом в Лондоне. Англичанином по своему менталитету не стали?
— Я?! Нет, ну какой я англичанин?

— А кто: сибиряк, ставший денди лондонским?
— Нет, во-первых, я не похож на денди лондонского. Да и на «валенка» тоже не похож. Что получилось, то и получилось — не знаю, что вышло в результате, то, что сидит перед вами, — это такой синтез и прожитых лет, и работы…

«Случилась настоящая любовь»

— Но почему про менталитет спросил — вы как-то сказали, что в Лондоне с русскоязычной диаспорой не общаетесь…
— Да я вообще мало с кем общаюсь. Я общаюсь со своей семьёй, на которую наглядеться не могу. Мне не нужно общаться именно с диаспорой — говорю на многих языках, везде чувствую себя в своей тарелке, так что у меня нет причины разыскивать соотечественников, чтобы излить душу. У меня в этом плане всё в порядке, я нахожусь в балансе и гармонии.

— Одно время в жёлтой прессе писали, что вы близки к разводу с Флоранс именно потому, что вам не хватает русской души в ней.
— Первый раз слышу. Вообще, я сомневаюсь, что в этом есть какая-то доля правды, не знаю, откуда люди берут такие нонсенсы, я абсолютно не в ответе за их домыслы и говорить об этом не хотел бы.

— Вообще о личной жизни не особо любите говорить?
— А чего о ней говорить? Зачем? И что бы вы хотели узнать?

— Когда вы познакомились с Флоранс, детям от первого брака было по два года. Вы, как однажды рассказывали, всячески противились новой любви, но каким-то образом она оказалась выше вас. Можете сказать, что это не ваша заслуга или вина, а заслуга или вина Флоранс, что связали свою жизнь с ней?
— Возможно. Просто случилось то, что случается с миллионами других людей. Случилась настоящая любовь, и чувство это мы несём до сих пор. А вот это как раз очень большая редкость. Вообще, любовь — это чувство, которое требует очень большой работы. Для того, чтобы сохранялись отношения, нужно очень-очень долго и тяжело работать. И прежде всего это, конечно, работа женская.

— Можно сказать, что Флоранс ради вас пожертвовала собственной карьерой?
— Можно всё что угодно сказать. Конечно, такая красивая и талантливая женщина достойна и сцены, и обожания, и почитания. И я чувствую в некотором роде свою вину за то, что этого не произошло.

— А почему вы ставите здесь точку? Ведь всё ещё может измениться. Или с семьей это не сочетается?
— Может, конечно. И Фло об этом думает, она пытается, она поёт. Ей это нравится — вот что самое главное. Но, конечно, карьера делается на корню: или карьера, или ничего — правда же? А полумер для меня, даже теперешнего, не бывает. Для нее, может, и есть, а для меня точно нет.

— Её жизнь полностью подчинена вам? Ваше расписание, ваше питание, ваш досуг?
— Нет, это всё моя свобода, но в принципе вся наша семейная жизнь строится Фло.

— Вообще, часто говорят, что мужчину делает женщина. Это ваш случай?
— Абсолютно. И я совершенно счастливый человек, потому что намеренно отдаю бразды правления жене, зная, что ей это приятно. Могу тоже этим заниматься, но понимаю, что она сделает лучше — у неё очень хорошо, красиво и элегантно получается, и я просто уже начинаю к этому привыкать. А с другой стороны, к строительству семейного уклада она относится не как к работе, не как к обязанности какой-то — ей это очень интересно. Когда видит меня на сцене, она сопереживает, она чувствует и любит меня такого, какой я есть, продолжает меня любить и уважать за то, что я делаю. А это очень большая редкость. Потому что со временем у супругов, даже у артистов, чаще всего чувства стачиваются, уходит уважение, почитание, любовь. А у нас ничего не уходит. И уважение ко мне как к творческой личности у нее ни капельки не нивелировалось. Это чудо большое! Поэтому я говорю, что в своей личной жизни очень счастлив. По-настоящему отдавая себе отчёт в том, что это такое.

— У вас есть какие-то обязанности по дому, или скучный быт вас не касается?
— Конечно, есть. Я, может быть, далеко не всем занимаюсь — опять же, потому что Флоранс очень деликатным образом обставляет всё вокруг. Но я очень люблю быть дома, и мои обязанности в основном связаны с детьми. Дети у нас чудные, уникальные, красивые. Они просто выращены в любви, а это великая вещь.

— Но они редко видят вас, наверное?
— Тем более. Большое видится на расстоянии, и любовь тоже.

— Папа для них — всегда праздник, он добрый, мягкий?
— Я практически никогда не повышаю голос.

— Бережёте?
— Я берегу своих детей, потому что они очень тонкие люди. Да и вообще, потому что они люди. И просто так, ради воспитания повышать голос? Один раз я попробовал и почувствовал себя последним негодяем. Думаю, больше этого делать не буду, не хочу. Да и не надо…

Хворостовский: Хочу, чтобы знали мой голос, а не сплетни про меня

Свежий номер

РГ-Неделя

Родина

Тематические приложения

Союз

Свежий номер

Культура

11. 10.2017 16:27

Поделиться

Дмитрий Хворостовский о том, как жить и петь вопреки жестоким испытаниям

Мария Бабалова

В понедельник, 16 октября, Дмитрий Хворостовский будет принимать поздравления с 55-летием. С весны 2015 года он героически борется со страшной болезнью — раком головного мозга. И этот день он встретит в кругу самых близких и дорогих ему людей. И, наверняка, грустно посмеется над тем, какие абсурдные, фантасмагорические формы иногда принимает популярность, а попытка сопереживать превращается в «ночь ужасов», делая реальную жизнь похожей на пошлый хоррор.

Дмитрия Хворостовского природа одарила голосом уникальной красоты — феноменальным баритоном гипнотической силы. Его имя стало непременным украшением афиш самых престижных концертных залов и лучших оперных домов мира — нью-йоркской «Метрополитен-оперы», лондонского «Ковент-Гардена» и Венской государственной оперы. Дмитрий Хворостовский сделал одну из самых блестящих карьер современности в планетарном масштабе. Но на пике славы и успеха судьба приготовила ему страшное испытание — болезнь, от одного названия которой стынет кровь. Но Дмитрий Хворостовский с беспримерным мужеством продолжает жить, любить и работать!

Наш разговор с Дмитрием Хворостовским совсем недавно состоялся в Москве.

Как жить, когда судьба подкидывает такие испытания?

Дмитрий Хворостовский: Сложно. Очень. Но я заметил, что чувство страха в таких обстоятельствах полностью атрофируется. Приходит понимание того, что никто тебе не поможет. Лишь только ты сам себе. И тут главное — не дать слабины. Здесь только воля и терпение твои верные союзники.

Получается?

Дмитрий Хворостовский: Я занимаюсь каждый день, преодолевая трудности и сомнения: смогу ли я вновь начать работать? И говорю себе: СМОГУ! Я еще пока не сдаюсь. Сегодня для меня каждое выступление перед публикой — лакмусовая бумажка, проверка себя, своего голоса, который может зазвучать по-новому даже вопреки твоему физическому состоянию. Голос не всегда предсказуемая вещь, но он меня в последнее время не подводил.

Когда вас можно будет услышать?

Дмитрий Хворостовский: Надеюсь, у меня будет концерт в Москве перед Новым годом. Вместе с пианистом Ивари Илья спою романсы «дилетантов». Думаю, меня хватит на такую программу. С ней у меня связаны самые чудесные воспоминания 90-х годов. «Очи черные» были одной из моих первых записей. Тогда у меня был прекрасный аккомпанемент — Оркестр имени Осипова с Николаем Калининым. Оркестр зазвучал как океан! Он вдохновил меня, и тогда я поверил в эту программу, поверил в себя. Удивительное было время!

И сейчас я выбрал эту программу, еще и потому, что эту музыку очень любят мои родители. Поэтому к ней я отношусь с особым пиететом. А с этой программой у меня соприкасается другая — тоже своеобразный «флешбэк»: программа из произведений духовной музыки.

Но недавно вышел ваш диск и с новой версией «Отчалившей Руси» Георгия Свиридова…

Дмитрий Хворостовский: Над этой записью я работал с особой любовью. Специально по моей просьбе была сделана оригинальная оркестровка этого камерного цикла Георгия Васильевича. Я планировал, что в течении года-двух совершу с данной программой концертный тур по России и миру. Но, как не жаль, моя болезнь ставит эти планы под большой вопрос.

Георгий Свиридов — величайший композитор ХХ столетия. И люди должны слушать его прекрасную музыку, а не только читать его сугубо личные дневники, ни в коем случае не предназначенные для публичного пространства. Я серьезно ругался с племянником Георгия Васильевича из-за того, что без всякого на то юридического и морального права он продолжает с упорством, достойным лучшего применения, штамповать издания очень личных свиридовских записок. На мой взгляд, это преступление!

А вы сами ведете дневники?

Дмитрий Хворостовский: Нет. Зачем? Если чего я и хочу, так это, чтобы люди знали и помнили мой голос, а не зачитывались баснями и сплетнями вокруг моего имени.

10 ноября выходит релиз еще одного вашего нового диска — запись оперы Верди «Риголетто».

Дмитрий Хворостовский: «Риголетто» стоит ждать. Это эпохальная работа. Сейчас, в моем положении я уже так никогда не спою. И, быть может, никто так не споет. У нас получилась изумительная запись. Моей Джильдой была прекрасная Надин Сьерра, Герцогом — Франческо Демуро, Маддаленой — Оксана Волкова, оркестром дирижировал Константин Орбелян. Все певцы специально ради меня не один раз прилетали между своими спектаклями на звукозаписывающие сессии. За что я всем своим коллегам очень благодарен.

Сегодня у вас есть еще какие-нибудь творческие планы и идеи?

Дмитрий Хворостовский: Пока могу, я должен быть классическим певцом, а не популярным. Все популярное мной уже записано. Ничего нового я не делаю. А выходить на сцену, чтобы просто открывать рот под собственную фонограмму я не хочу. Я Игорю Крутому уже который год говорю: «Пиши музыку для меня! Время уходит…». Но, видимо, ему хватило нашего опыта с программой «Дежавю». Он не хочет писать для меня. А он очень талантливый и плодовитый мелодист, ему подвластен жанр современного романса.

Если чего я и хочу, так это, чтобы люди знали и помнили мой голос, а не зачитывались баснями и сплетнями вокруг моего имени

Вам что-нибудь в современном музыкальном искусстве нравится?

Дмитрий Хворостовский: Сейчас уже нет. Но я слушаю, я люблю музыку, она меня восхищает, меняет, превращая в какую-то иную субстанцию. Но в опере я больше не пою. У меня еще запланированы мастер-классы в National Academy в Лондоне и, конечно я хочу продолжать петь концерты. Хотя порой болезнь так наступает, что мне ничего не можется, не любится и кажется, что ничего не хочется. Поэтому теперь для меня каждый концерт — это подведение итогов.

Из недавних выступлений, какие вспоминаются с удовольствием?

Дмитрий Хворостовский: Мой апрельский концерт с Анной Нетребко и Юсифом Эйвазовым в Торонто. Мне было тяжело, я волновался, я «по стенкам бегал», но, тем не менее, все получилось изумительно!

А потом меня вызвали в «Метрополитен-Оперу». О том, что я буду участвовать в грандиозном вечере по случаю 50-летия «Линкольн-центра» знали только два человека: Генеральный менеджер Мет Питер Гелб и мой друг, член Попечительского Совета Мет Энн Зиф. Когда я пел арию Риголетто, весь хор, все сотрудники театра и солисты собрались в кулисах и слушали. А потом меня накрыла немыслимая овация, мне казалось, подобных не было в моей очень счастливой певческой жизни. После таких моментов крылья вырастают, ты понимаешь, что жизнь продолжается наперекор всем испытаниям. И после этого я собрался с силами и выступил в Петербурге и что для меня крайне важно — в моем родном Красноярске.

Прекрасные коллеги на сцене, в реальной жизни оказались хорошими друзьями?

Дмитрий Хворостовский: Мне пишут практически все. Многие, например, Анжела Георгиу — каждый день. Правда, не всем и не всегда я отвечаю. Видимся мы, конечно, редко, ибо у каждого своя жизнь. И в данный момент мой круг общения очень сузился. Сейчас я не хочу видеть много людей, особенно, когда мне плохо. Правда, к большим компаниям я никогда не был склонен. А теперь я стал абсолютным интровертом. Сегодня меня по-настоящему радуют только дети.

Чем они занимаются?

Дмитрий Хворостовский: Ниночка артисткой растет. Она поет каждую секунду! Правда, пока только что-то современное. Думаю, она придет к джазу. Максим пока не поет. Но он очень музыкальный. Он потрясающий интерпретатор и умеет прекрасно имитировать голоса. Ему интересна музыка, но что-то его останавливает. Он, наверное, ленится, а, быть может, чего-то боится. Например, возможных в будущем сравнений с отцом. Максим в свои 14 лет уже почти с меня ростом. И сейчас он увлечен географией: путешественники, ученые, материки, океаны, подводный мир — это его тема.

Что для вас сейчас самое трудное?

Дмитрий Хворостовский: Сидеть дома. Мне нужна работа. Мне нужно свое пространство. Свое «молчание». Свой «куб» и своя свобода. Это каждому человеку необходимо, а мужчине тем более.

Наверное, свои самые лучшие два года с 1999 по 2001, с моей тогда еще будущей супругой Флоранс, мы провели, когда у нас ничего не было, даже своего угла. У нас было только несколько чемоданов. С одними мы путешествовали, в других лежали все наши вещи. И хранилось все наше нехитрое добро в лондонском офисе моего менеджера Марка Хилдрю. А мы с восторгом мотались по миру. Думаю, тогда мы сделали полтора круга вокруг Света… Это было наше самое счастливое время! Хотя и тогда всякого рода проблемы возникали. Но я всегда вел и веду исключительно честную игру с жизнью.

Российская газета — Федеральный выпуск: №230(7396)

Поделиться

КлассикаПерсона: Дмитрий ХворостовскийЛучшие интервью

Посвящение Дмитрию Хворостовскому | my/maSCENA

Advertisement / Publicité

Эта страница также доступна в / Cette page est également disponible en: Francais (французский)

* Эта статья была написана в 1998 году и отредактирована сегодня, чтобы воздать должное Дмитрию Хворостовскому, RIP.

Филип Энсон

E Самый первый вопрос о русском баритоне Дмитрии Хворостовском: «Он так же красив в жизни?» Да, амурский тигр оправдывает свое звание самого сексуального баритона в мире. Когда он в темных очках и черной кожаной куртке вошел в кафе элегантного нью-йоркского отеля Stanhope, он излучал гламур кинозвезды. Назовите это харизмой или животным магнетизмом, Хворостовский — один из физических аристократов природы. Эти сардонически чувственные губы, эта фирменная грива серебристых волос и эти славянские глаза с прикрытыми веками, наводящие на мысль о жестоком татарском происхождении – мужчина совершенно горячий и, как это ни парадоксально, холодный.

Advertisement / Publicité

Но, как я узнал во время интервью в феврале прошлого года, Хворостовский — больше, чем просто очередной «барихачок». Он серьезный артист, пытающийся сбалансировать творческое и коммерческое давление в «очень трудное время для классической музыки», сказал он, «когда звукозаписывающие компании отказываются от даже превосходных музыкантов».

Дима, как называют его друзья, родился в 1962 году в «большом, но провинциальном» сибирском городе Красноярске. Его любящий музыку отец отдал его в школу для одаренных детей и среднюю школу исполнительских искусств. Его основными интересами были бокс, футбол и девушки. В 19В 86 году он поступил в Красноярскую оперу и познакомился со своей будущей женой Светланой, балериной. Хоровое руководство, преподавание музыки и конкурсы наполняли годы. Легендарное русское меццо Ирина Архипова, возглавлявшая жюри конкурса имени Глинки, который выиграл Ховорсотовский, уговорила его принять участие в конкурсе «Певец мира в Кардиффе» 1989 года, с которого началась его западная карьера. Поскольку соревнования в Кардиффе транслируются по международному телевидению, фотогеничность была преимуществом. Дима нашел агента и сразу после победы в Кардиффе подписал эксклюзивный пятилетний контракт с Philips Classics.

Победа Хворостовского в Кардиффе над валлийским баритоном Брином Терфелем вызвала споры. Как он вспоминает: «Я не знал, кто такой Терфель, до последнего раунда на выбывание, когда я услышал, как он поет Вагнера. Только тогда у меня появились сомнения в победе». Терфель выиграл приз Lieder — «один из нескольких призов, призванных успокоить проигравших», как причудливо выразился Хворостовский. Терфель, теперь общепризнанный как один из величайших живущих певцов в мире, подписал контракт с Deutsche Grammophon.

Карьера Хворостовского резко возросла: он дебютировал с сольными концертами в Лондоне (Wigmore Hall, 1989), Нью-Йорке (Alice Tully Hall, 1990) и оперными дебютами в La Fenice ( Onegin , 1991), Ковент-Гарден ( I Puritani , 1992). ), Шатле ( Онегин , 1992), Ла Скала ( Дон Карло , 1992), Чикаго ( Травиата , 1993), Метрополитен-опера ( Пиковая дама , 1995). В период с 1990 по 1997 год он участвовал в 15 записях, в том числе 9 сольных альбомов, много для любого певца.

Большая часть звукозаписывающей карьеры Хворостовского была связана с рекламой «мужского баритона», которая едва не стоила ему его артистического авторитета. «Это была не моя идея, но я не мог ее контролировать», — размышлял он. «Я был незрелым и понятия не имел об управлении карьерой. Меня просто увлекло». Он благодарен, что реклама секс-символа помогла ему завоевать славу, но теперь он содрогается от смущения при упоминании статьи журнала Elle «Элвис из оперы» 1996 года. Не то чтобы Хворостовский сноб. Он считает, что «Три тенора» привлекают публику к классической музыке, и он сам дал хорошо оплачиваемый концерт на стадионе в Исландии. Но в 36 лет приоритетом Димы является зарекомендовать себя как серьезного артиста. Он подчеркивает, что является женатым мужчиной, имеет любящую жену и близнецов по имени Даниил и Александра. Усердно разучивает вокальные циклы Мусоргского, Малера, Глинки, Шостаковича. И, по крайней мере, пока что он сопротивлялся финансовой приманке перекрестных проектов.

Хотя Philips Classics называет Хворостовского «возбуждающим свежим голосом новой России», он с 1994 года живет в Лондоне, Англия. Он дважды пел в Кировской опере в 1988 и 1991 годах, когда они могли себе это позволить, остается поклонником «захватывающего дирижирования» Валерия Гергиева. Хотя родители Хворостовского до сих пор живут в Красноярске, в Россию он возвращается всего три-четыре раза в год. У него много русских поклонников, но также и недоброжелателей, которые обвиняют его в том, что он бросил Россию ради больших денег на Западе. Его огорчает нынешняя российская музыкальная сцена: «государственные субсидии иссякли после перестройки, поэтому активности стало гораздо меньше», но он в восторге от своего первого турне по России этим летом через Белоруссию, прибалтийские республики и Украину.

В репертуаре Хворостовский никогда не отказывался от своих славянских корней. Русский репертуар остается самым близким его сердцу, и он как нельзя лучше подходит к его богатому темному голосу. Его дискография включает русские оперные арии, хоровую музыку и народные песни. Удивительно, но его успешный альбом народных песен 1991 года Dark Eyes был даже не его идеей. Будучи подростком, игравшим в рок-группе и боготворившим Led Zeppelin, Deep Purple и Queen, эти старомодные песни, которые пела его бабушка, мало интересовали его. Philips Classics продвигала проект, и в результате получилась одна из самых приятных записей Хворостовского. Сейчас Дима в восторге от нескольких циклов песен покойного русского композитора Дьердя Свиридова, которого он называет «лучшим учеником Шостаковича». Он записал Свиридова Russia Cast Adrift  в 1994 году, и он заявляет: «Если Philips Classics не запишет новый цикл песен Petersburg  , посвященный мне, то я уверен, что это сделает какой-нибудь другой лейбл!»

Эта страница также доступна в / Cette page est également disponible en: Francais (французский)

баритон Дмитрий Хворостовский

Поделиться: Твиттер Фейсбук Пинтерест LinkedIn Тамблер Электронная почта

Интервью ноябрь 2003_2 — Частный фан-сайт Дмитрия Хворостовского

«Онгаку-но-Томо» выпуск за апрель 2004 г.

Вопрос: Это ваш второй раз в Японии?

Д.: Нет, это мой третий визит.

(※ Первый раз: в Саппоро с PMF, второй раз: в студии NHK в Токио.)

Вопрос: Есть так много японских фанатов, которые хотят узнать о Маэстро разными способами. Не могли бы вы рассказать нам о своем детстве?

 

Д. : Мои родители всегда были заняты работой, поэтому я проводил время почти с бабушкой. Мой отец инженер-химик и отличный вокалист-любитель. Мой у мамы тоже красивый голос, в этом смысле я могу сказать, что я из музыкальной семьи. Поэтому я всегда росла, слушая классическую музыку, пела и играла на пианино. Бабушка тоже учила меня народным песням. В 7 лет меня отдали в музыкальную школу учиться игре на фортепиано. (смех)

Вопрос: Это была милость ваших родителей?

Д: Да. Когда я учился в основной школе, я также посещал свою первую музыкальную школу за семь лет, поэтому я был очень занят. в то время. На самом деле я хотел играть в футбол на улице. (смеется) После окончания основной школы в возрасте 15 или 16 лет я продолжил свое музыкальное образование в хоровой школе. я служил в качестве аккомпаниатора, а также руководил хором. Поскольку я продолжал много петь, мое восстановление после изменения голоса было относительно легким, и в возрасте 16 лет я начал заниматься вокалом. интенсивно.

 

Вопрос: У вас тогда была мечта стать певицей?

Д.: С тех пор, как я начал серьезно заниматься пением, я представлял себя поющим на сцене.

В: Когда вы были подростком, вы говорили, что любите рок-музыку?

D: В течение двух лет до поступления в музыкальный университет я активно участвовал в рок-группе. Конечно, это было хобби. В то советское время рок был под запретом, поэтому это было мое сопротивление этому. (смеется) Кроме того, это была хорошая возможность стать популярным мальчиком среди девочек. Возможно, это и стало основной причиной присоединения к рок-группе. (смех)

Вопрос: Как вы тогда узнали о рок-музыке?

D: Как вы узнали о рок-музыке? Это может быть телевидение, радио и газета. Информация просочилась незначительно, этого было недостаточно, но мы были такой же. Я получал его, когда слушал музыку, доносившуюся до моего слуха на гитаре или фортепиано, и был удивлен, что некоторые молодые сверстники могут играть ее сразу после того, как прослушали. Что было трюк, который я не могу сделать. Позже мой голос повзрослел, и я начал заниматься законным обучением вокалу, а потом бросил рок.

В: Каков ваш дебют в качестве оперной певицы?

Д: Это был Красноярский оперный театр в 1985 году. Я тогда еще студентом был, но специально пригласили. С тех пор я работал в оперном театре и пел роль Онегина в 23 года. Жермон, Фальстаф и др. После окончания музыкального университета я участвовал в четырех конкурсах и выиграл все. Тогда мой профессиональный певец началась карьера.

В: Как насчет того, чтобы петь перед публикой во время вашего дебюта?

Д.: Я чувствовал себя лучше всего. Во всяком случае, мне нравилось петь, потому что, в отличие от сегодняшнего дня, страха не было вообще.

Вопрос: Была ли у вас уверенность, что вы сможете сделать это на лучших этапах мира?

Д.: В молодости я был уверен в себе. Я был достаточно уверен, что хотел поделиться этим с другими. Однако теперь я потерял всю свою уверенность. Я не нервничал в прошлом, но теперь я нервничаю.

Вопрос: Почему?

Д.: Раньше я был молодым и глупым. Жизнь многому меня научила. Несколько раз меня били головой. «Я безответственный, глупый, получи умнее!»  И вот я здесь.  Очень важно нести ответственность за свою работу.

В: Я читал, что вы мечтаете спеть «Риголетто» в каком-то интервью.

Д: Да. Я слушал записи разных певцов, я был глубоко впечатлен, я подумал: «Я хочу петь, как итальянский певец». Как техника метод, я думал, что итальянский лучше, чем русский. Я также видел Атлантова и Лисициан , которые считались лучшими певцами России. в это время. И я заметил, что «их певческие корни — Италия, а не Россия» и решил поучиться у итальянских певцов.

Вопрос: Вы — поколение эпохи холодной войны, войны в Афганистане и распада Советского Союза. Как эти события повлияли на вашу жизнь и ваше музыка?

Д.: Я принадлежу к первому поколению нового режима. Это было в 1986 году, когда к власти пришел Горбачев. В тот момент я был еще только что оперившимся как профессиональный певец. В 1988 году я выиграл конкурс в Тулузе во Франции. Я впервые побывал за границей, многому научился, почувствовал свободу. я почувствовал что победа дала мне больше возможностей петь перед большой аудиторией и получить больше свободы. Через день после того, как я получил приз Кардиффа в 1989, моя карьера началась. Я был вручил длинный список предложений. Контракты Ла Скала, Ковент-Гарден, многих других оперных театров и концертных залов по всему миру были плотно упакованы на ближайшие пять лет! Би-би-си транслировала мое пение по телевидению по всей Европе, и поступали различные предложения от звукозаписывающих компаний. Мне во всяком случае повезло. Я сам впервые понял значение слова «быть свободным» от этой возможности. Через некоторое время я ушла с работы в Красноярском оперном театре, стала фрилансером, с тех пор фрилансером. Я не принадлежу никому и нигде. только я для меня. Поскольку я много работаю, я получаю вознаграждение, я несу ответственность за свою жизнь и карьеру, а также поддерживаю своих людей и свою семью. Это мой стиль жизни. Без смены СССР путем горбачевской перестройки, этого бы не произошло.

↗

Вопрос: Каким было ваше первое выступление после Кардиффа?

Д: Это Амстердам. На репетицию оркестра пришло много публики, чего я не ожидал. Так как это была репетиция, я был в футболке и джинсах и когда я увидел толпу зрителей, когда дверь открылась, я был настолько шокирован, что упал с лестницы. Репетиция была в тот же день, что и настоящий концерт, так что я планировал сохранить голос так и не разогрелся, однако это был теплый прием и аплодисменты и я пел как мог.

В: В то время как в Советском Союзе музыканты были защищены, как вы относитесь к нынешнему состоянию классической музыкальной сцены в России? Окружающая среда российский музыкант изменился до и после распада?

Д: Как скажешь. В бывшем Советском Союзе права музыкантов и компенсации были обеспечены. Музыканты были защищены законом, государством. Если человек принадлежит к гарантируется организация, его зарплата, квартира, имущество, статус, пенсия и т.д. После распада задача была переложена на руководство муниципалитеты, такие как города, театры и организации, в которых работают музыканты. Некоторые известные и признанные организации, такие как Мариинский театр, могут нанимать и обучать эксклюзивных художников, и получить поддержку от государства и правительства. Хотя областные театры не получают достаточно средств, сейчас они неуклонно снижаются. Несмотря на то, что они получают некоторую поддержку, это слишком ограниченное количество, чтобы управлять им. Я считаю, что без культуры общество придет в упадок, важно поддерживать искусство. В некоторых странах есть убрал культурное образование из школьной программы, и это вызывает у меня серьезную озабоченность. Молодежь, растущая без художественного образования, — «неполноценные люди». Они могут выбрать неверное направление в будущее. Это ужасная проблема, связанная с будущим всех нас.

В: Кстати, какая роль в опере вам нравится больше всего? Какая роль является вашей подписью?

Д: Мне нравится Родриго в «Дон Карло». Еще мне нравится Ренато в «Бал-маскера», Онегин и Жермон в «Травиате».

В: Онегин лучший.

Д: Еще мне нравится Андрей в «Войне и мире». Это очень сложная роль. Тем более, что опера «Война и мир» знаменательна.

В: Планируете ли вы в ближайшем будущем петь помимо оперы?

Д: Я планирую спеть «Плывущий юноша» (Lieder eines fahrenden Gesellen) и шансон. Я также изучаю ораторию. Кроме как это я считаю Вольфом, Дюпарком, Шоссоном, Дебюссе. Шуберт — это тоже возможность.

В: Марс стремительно приближается, и некоторые говорят, что в следующем году наступит конец человечества. Как ты хочешь спланировать свой последний концерт? Где вы хотите петь и с кем?

Д: Не думаю, что буду на сцене. Я не буду петь. Я сделаю что-нибудь еще. (ржу не могу)

В: Вы уверены? У вас есть льгота на один год!

Д: Я не буду петь. Я хочу расслабиться и получить удовольствие. Путешествие с женой и детьми и пребывание в красивом месте вдали от всех. Около океан, Малайзия может быть хороша! Я пробыл на острове Лангкави 5 дней. Это был абсолютно рай. Я жил у океана на этом острове, купался, пил экзотические коктейли и ничего не делал кроме как наслаждаться собой под солнцем. Я бы хотел так провести, (смеется) Не петь!

Вопрос: Ваша семья важнее всего.

Д.: Я влюблен в свою жену и четырехмесячного сына. Я чувствую себя одиноким без них. Мы вместе ездили в Нью-Йорк. Теперь мы профессиональные путешественники с детьми после четырех месяцев. (смеется) На этот раз я не смог взять их с собой, так как текущий тур слишком длинный. Я планирую приехать с ними в Японию в 2006 году.

Вопрос: 2006 год? Ты идешь с Гергиевым?

D: Нет, я приеду в Японию с MET и спою «Травиату».

Вопрос: Жермон?

Д: Да.

Вопрос: Я с нетерпением жду этого! Кроме того, лично я хотел бы увидеть в «Отелло» вашего Яго!

D: Сейчас я работаю над «Simon · Bocanegra», премьера которого состоится в Хьюстоне в 2006 году. У меня также есть планы спеть Яго. У меня уже есть контракт, чтобы петь в Венеции в 2007. Даже в МЕТ я хочу спеть Яго с участием Левина. Я уже начал отрабатывать эту замечательную роль.