Сто писем к сереже – Читать онлайн — Добротворская Карина. Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже
Цитаты из книги «Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже»
1. А тебе – целых двадцать семь. Ну вот, а ты казался мне таким взрослым, несмотря на твой мальчишеский облик.
2. Ничего я так и не спросила, по-свински редактируя твою жизнь, которая в мою схему не укладывалась.
3. Прежде чем научить, надо влюбить в себя. Иначе не получается.
4. В начале нашего романа мы все время были пьяные, иначе нам не удалось бы разрушить столько барьеров сразу и так отчаянно кинуться друг к другу.
5. Мне всегда казалось, что самое сексуальное в мужчине – ум. А тут… Нет, не то, что можно было бы подумать. Я влюбилась во что-то другое, хотя его системные мозги устроены занятно, совсем не так, как у меня (у нас с тобой). Мне трудно произносить слово «душа» без кавычек, но тут что-то явно без кавычек.
6. Да. Но именно так я чувствую приближение новой любви. Исчезает ирония, пафос больше не страшит и самые глупые слова кажутся глубокими и осмысленными. Меняется оптика. Все проходит через преображающие волшебные фильтры.
7. Теперь я хожу по Парижу с «Богемой» Азнавура в наушниках, не понимая, в кого влюблена – в Париж, в Сережу или по-прежнему в тебя.
8. Но ты был без меня, я – без тебя. Нашего Парижа не случилось.
9. Мне стало с ним скучно, а скука – верный признак смерти любви.
10. Ты спрягал «с причала» как глагол и хохотал: — Девчонка спричала, мальчишка спричал, мы с тобой спричали.
11. Ты сейчас спросил бы про Сережу:
— А тебе есть о чем с ним пить?
Ну да, это же Веничкина фраза: «Мне с тобой не о чем пить».
12. Почему мы почти не говорили о твоей жене? Я не знала, как и где вы познакомились. Не знала, как долго вы прожили вместе. Не знала, как вы влюбились,… Почему не знала? Ты ведь ответил бы, если б я спросила? Но срабатывала самозащита: я оберегала себя от боли. Или была слишком самолюбива? Глупая, сколько бы всего я сейчас спросила.
13. Он не умеет вовлечь меня в разговор, может ни с того ни с сего рассказать дурацкий анекдот, говорит штампами, не считывает культурных ассоциаций, не узнает цитат. Когда он что-то рассказывает, я часто думаю, как бы рассказывал ты, — и страшно тоскую по нашим с тобой разговорам.
14. Когда я думаю о рецепте удачного брака, мне кажется, что вот это он и есть – должно быть всегда интересно.
15. А что, если люди такие и есть, какими их видят любящие глаза в момент наивысшей влюбленности? Что, если этот любовный свет высвечивает их сущность?
16. Никому не нужна моя правда, всем нужна моя вера, да?
17. Ты запутывал слушателей в свою интеллектуальную паутину, вел за собой по умственным лабиринтам, заставлял чувствовать, что мысль — это сексуально, что мозги – это сексуально, что правильно составленные факты – это сексуально.
18. Сережа наивно полагает, что проблемы – снаружи, а значит, их можно разрешить. Ничего подобного – они у него внутри. И никуда от себя он не убежит, сколько бы ни метался из комнаты в комнату, из города в город, из страны в страну, преследуемый собственными демонами.
19. Но, как это часто бывает, идея оказалась интереснее результата, книжку я дочитать не смогла.
20. Я люблю тебя, — шептал он. А я, дура, упивалась этими словами, потому что ты мне так редко их говорил. Конечно, я знала, что ты меня любишь, а все же мне хотелось это слышать.
21. Просто запреты хочется нарушать. Всегда. Я этого не понимала. У меня не хватило жизненного опыта, душевной чуткости, способности прощать, а главное, просто любви, чтобы все это смягчить, ослабить накал, обнять тебя и сказать: «Ладно, Иванчик, с кем не бывает, прорвемся!»
22. Жизнь потекла спокойно и предсказуемо.
23. А ты в глубине души не выносил ничего нормального.
24. … и собак, и людей совершенными делает только любовь.
25. А в конце ужасно, чудовищно расстроен, потому что получилось, как в дневнике Толстого после первой брачной ночи: «Не то».
26. Есть фильмы, отвечающие времени, и фильмы, отвечающие за время. Фильмы-педагоги и фильмы – придаточные предложения. Фильмы, выразившие дух эпохи, и фильмы, самовыражающиеся в этом духе.
27. Но Сережа испытывает ужас перед ядовитым вторжением, как будто таблетка разрушит что-то в его внутреннем устройстве. Мне это даже нравится – как будто он совсем девствен изнутри, неиспорчен, не тронут никакой отравой. Я чувствую эту чистоту, когда целую его.
28. С ним я осознала, что душевная тонкость и чуткость не связаны ни с уровнем образования, ни с количеством прочитанных книг.
29. От них несет смрадным дыханием нашего детства.
30. В мужчинах мне нравилась едва заметная уязвимость, внутренняя хрупкость.
31. Мир вокруг такой быстрый, такой изменчивый, в нем столько возможностей. А мы стоим на месте. Я тосковала по новым чувствам. Я не могла поверить, что больше не будет дрожащих рук, стучащего сердца, сумасшедших поцелуев. Семейный покой я про себя называла рутиной. Мыль о том, что рутина и счастье могут стоять в родстве, была для меня кощунственной.
32. Заметил ли ты, что происходило между мной и Лешей в тот вечер? Думаю, да – не заметить это было невозможно. Но ты никак не отреагировал и ничего мне потом не сказал. То ли потому, что устал. То ли потому, что все еще мне доверял. То ли потому, что предпочел не заметить. Скорее всего – и то, и другое, и третье.
33. Влюбилась ли я в него? Да, безусловно, что бы кто ни думал. Меня сбила с ног его одержимость мною, никак не сочетающаяся с его хорошо темперированным образом расчетливого удава в сиропе.
34. Не понимаю, как можно провести целый день, не сделав ничего, просто попутаться в сетях и поинтересоваться интересным. У Сережи при этом нет ощущения, что день прошел зря.
35. Элла Липпа когда-то, смеясь, рассказывала, как искала работу, просматривая тучу объявлений. Но ничто не казалось ей достойным себя.
— А потом я поняла, что ищу объявление, в котором будет написано: «Требуется Элла Липпа».
36. Моя любовь может угаснуть из-за отсутствия в нем созидательной энергии, которая так необходима мужчине.
37. Влюбленность позволяла чувствовать себя живой – как и нынешняя влюбленность в Сережу. Может быть, это не настоящая жизнь, а что-то вроде электрических разрядов, которые заставляют тело (и душу) содрогаться, — не знаю. Но эти разряды – тогда и теперь – были мне необходимы.
38. В Москве всегда выбирают самую короткую дорогу, в Питере – самую красивую.
39. Я – жертва твоего облучения. Как я могу жить и любить – после тебя?
40. Я чувствую себя уязвимой, а значит – живой.
41. Теперь-то можно признаться в том, что главное и лучшее в моей жизни случалось, когда я была пьяной.
42. В конце концов, не все ли равно, куда исчезает любовь, коль скоро ее главная задача – исчезнуть».
43. Фильм куда интереснее жизни. Хотя бы потому, что фильм, в отличии от жизни, можно взять напрокат. И прокрутить с любого места в любом направлении.
44. Может быть, констатируя конец, мы переходим в новую ситуацию, которой я просто не знаю.
45. Я сделала блестящую карьеру – просто потому, что, спасаясь от боли, оглушила себя работой, отдала ей себя с потрохами.
www.livelib.ru
Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже — Карина Добротворская
Загрузка. Пожалуйста, подождите…
Просмотров: 2343
Одна из миллиона (СИ)
Маргарита Воронцова
У него — роскошная невеста. У неё — красавец-жених. Они оба опутаны цепями обязательств, и между…
Просмотров: 1677
Никто не виноват
Полина Ветер
Юля — обычная студентка третьего курса экономического факультета. Она поет в группе, живет с мамой,…
Просмотров: 1591
Предсвадебный любовник (СИ)
Агата Лав
Я должна выйти замуж через месяц. Но нашла не идеальное свадебное платье, а любовника, с которым…
Просмотров: 1546
Мое темное счастье
Ольга Шерстобитова
Иногда мы совершаем поступки, не подозревая, что они могут изменить всю нашу жизнь. Так я поддалась…
Просмотров: 1531
Ирэна Стефанова
Иногда любовь рождается из ненависти.
Просмотров: 1495
Касиан (ЛП)
Лорен Донер
Когда Нара Барнс и ее немногочисленная команда оказываются перед выбором: попасть в тюрьму или на…
Просмотров: 1397
Счастье по обмену (СИ)
Вероника Колесникова
Известный отельер Роман по инерции руководит крупной империей, не чувствуя вкуса к жизни. В другом…
Просмотров: 1366
Мой личный Дьявол (СИ)
Анастасия
Моя жизнь покатилась по наклонной, когда я узнала, что собственный отец продал меня за долги…
Просмотров: 1356
Наречённая (СИ)
Лэйя Райн
В том мире куда я попала, таких, как я, называют исчадиями Ледяной Бездны и я должна отправиться…
Просмотров: 1309
Грязная страсть (СИ)
Вера Окишева
Ольга Рысь славится утончённым, безупречным вкусом, чувством стиля, деловой хваткой. Она та, кто…
Просмотров: 1282
Лорн (ЛП)
Лорен Донер
Кире было очень нелегко расти среди расы полукровок вампиров и ликанов. Вамп-ликаны презирают…
Просмотров: 1097
Злобный босс, пиджак и Танечка (СИ)
Оксана Алексеева
Всего один раз в жизни я поддалась порыву страсти с первым встречным! Но романтика закончилась так…
Просмотров: 1048
Точка соприкосновения (СИ)
Светлана Ключникова
Зубрила Белла Свон отправляется отдохнуть на побережье Ла-Пуш с компанией одноклассников. Что она…
Просмотров: 1011
Судьба-шутница
Лиса Александрова
Я всего лишь хотела спокойной жизни для себя и сестры. Неужели я так много просила? Остались…
Просмотров: 976
Сюрприз для маркиза (СИ)
Галина Горенко
Меня зовут Соланж Де Бург — волей судьбы, я некромаг и спирит, впереди меня ждут поразительные…
Просмотров: 966
Терпкий запах тиса (СИ)
Анна Жилло
У Валерии есть все: любящий муж, прекрасные дети, успешная карьера. Ее жизнь налажена, и она не…
Просмотров: 941
Невеста на одну ночь 2 (СИ)
Екатерина Флат
Отбор продолжается…Теперь у меня есть шанс не только отстоять истину, но и свою свободу. Вокруг…
Просмотров: 939
Жертва
Дженна Кеннет
Жизнь в колледже Нортбертон может показаться раем, но только не для Элли Грин. Едва оказавшись…
Просмотров: 919
Дожить до коронации
Анна Мария Роу
О чем мечтает княжна, выданная замуж, чтобы упрочить положение своей страны в стратегически важном…
Просмотров: 878
Лабиринт странников: Осень с драконом
Морвейн Ветер
Джессика Теннеси — агент секретной службы, работающей в пространстве Междумирья. Её новую миссию…
Просмотров: 842
Пара инопланетного дикаря (ЛП)
Калиста Скай
АроксОна маленькая, низкая и мягкая. И ее соблазнительный вид заставляет мои чресла набухать.…
Просмотров: 770
Попасть в сказку и не выйти замуж? (СИ)
Инга Ветреная
Сказка – ложь, да в ней намек, добрым девушкам урок. Хотя кто сказал, что я добрая. Как я в эту…
Просмотров: 758
Варвара Оболенская
«Танцы на барной стойке, это пол беды, но надо же было такому случиться, что этот гаденыш, точнее…
Просмотров: 691
Дарья. Любовь и Магия (СИ)
Виктория Ермикова
После сильного потрясения (она застала своего любимого с другой) Даша случайно попала в…
Просмотров: 627
Испытай меня грубостью (ЛП)
Трейси Вульфф
Никто никогда не говорил, что любить – это легко. В третьей части оригинальной книги из серии…
Просмотров: 600
Мощный сигнал (ЛП)
Меган Эриксон
Я считал месяцы до конца службы. Днем я чинил военную технику, а по ночам играл в компьютерные…
Просмотров: 544
Курортный роман (СИ)
Lia Agamine
Астер Рейвен — майор полиции, ревшивший отдохнуть в Турции. Несмотря на высокую должность, он —…
Просмотров: 533
Мордашка
Анна Раш
— Так я вчера тебя, действительно, поцеловала.. — размышляя вслух, как будто для себя,…
itexts.net
ТЫ СНЯЛА СВОЕ КИНО. ЗАМЕТКИ О КНИГЕ
Добротворская К. Кто-нибудь видел мою девчонку?
100 писем к Сереже. М.: АСТ, 2014.
***
На суперобложке книги Карины Добротворской «Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже » стоит эпиграф:
Ты потерял свою девчонку.
Ты не снял свое кино.
Ты всегда сидел в первом ряду.
Между тобой и экраном не было границы.
Ты шагнул за экран —
Как Орфей Жана Кокто шагнул в зеркало
Ну, вот, собственно, и все.
Карина Добротворская сняла кино. Она сняла кино, которое не снял Сергей Добротворский, ее муж. Она когда-то ушла от него, а он умер. Тогда все говорили — «умер от любви», не пережив Карининого ухода. Легенда о романтической смерти так и жила в «зрительском» сознании много лет, а теперь отчасти разрушается: Добротворский умер от передоза, как и многие в 90-е, и этой подробности почитатели Сергея тоже не могут простить книге… Многие вообще не хотят многого знать.
В «100 письмах» все время звучит сожаление о том, что замечательный кинокритик и сценарист Сережа Добротворский не снял настоящее, большое, профессиональное кино. Карина много размышляет над этим фактом, ей это всегда казалось каким-то малодушием, творческой трусоватостью, недовоплощенностью, что ли. Теперь его сняла она сама, сняла на бумаге: с эпизодами, их раскадровкой, ролевыми линиями, характерами, декорациями, деталями интерьеров в разных квартирах, городах и странах. Кино черно-белое, как фотографии в книге.
И героиня этого фильма — она.
Из-за этой книжки все переругались. Ну, во-первых, из-за «морально-нравственного»: имеет ли право Карина обращаться к Сереже, которого — со всеми его талантами — бросила ради московской сливочной жизни, буржуазной семьи? А во-вторых и в-главных (отсюда и «морально-нравственный» аспект) — потому, что трагический уход значимого человека рождает «вдовий эффект»: память склонны приватизировать и монополизировать многие, кто так или иначе был рядом, помогал, особенно в трудную минуту, имел некие душевные контакты и, следовательно, может считать себя душеприказчиком. Память монополизируют чаше всего женщины — истовые друзья (в том числе — покинутых мужей). Так что после выхода книги интернет-пространство чем только не наполнилось: «Не буду даже открывать, боюсь, слишком хорошо знала Добского». — «Открыла. Безумный эксгибиционизм. Закрыла». — «Королева гламура о своих страданиях? Из Парижа с любовью?» — «Где у нее этическое право, он умер без нее!»
Не очень спокойно («Не понимаю такого раздевания… »), но крайне заинтересованно прочла, как я знаю, книгу «дорогая Моховая» — alma mater Сережи и Карины, Театральная академия, среда близкая, но не задетая отношениями киношной тусовки 90-х. «Дорогая Моховая» в ее женском воплощении восприняла книжку как очень близкую практически каждой, кто окончил театроведческий. Я говорила со многими. Эффект идентификации был практически у каждой читательницы, если эта читательница — театровед… «Моховая среда» склонна к анализу драматургического текста, который важнее жизни, а Карина пишет именно сценарий, психологическую драму, дающую возможность раздумий, идентификаций, интерпретаций.
В финале я тоже закончу некой интерпретацией.
***
Как-то давно мы сидели в редакционном подвале с бывшей студенткой, тогда нашим редактором, и думали, чем можно заработать на издание журнала. «Надо, чтобы каждый из членов нашей женской редакции, театровед по образованию, написал свою историю, женский роман — и будет серия „Русская женщина“, которая финансово спасет „ПТЖ“», — говорила она, а я соглашалась.
Теперь она пишет сценарии сериалов, я вот — рецензию на книгу, а Карина Добротворская — ту самую женскую историю.
***
Близко мы никогда не были — ни с Сережей Добротворским, ни с Кариной Закс. Но в памяти стоит одна яркая картинка.
…Июнь, дипломные защиты, набитая людьми, солнечная и душная 418-я аудитория, открыты окна. Защищается Каринин курс, в том числе Леня Попов (я его руководитель) — и в разгар защит входят, пробираются между людьми, таща бумаги-сумкиотзывы- текст диплома-ответ оппоненту — взволнованная Карина (ей вот-вот защищаться) и Сережа. Проползают к окну, садятся на подоконник. Почему-то помню контровое солнце в тогда длинных волосах Карины — и по ее пластике, по возбуждению понимаю: они с Сережей вместе. В тот момент это для меня новость.
Картинка стоит в памяти 25 лет кадром из какого-то кино. Может быть, какого-то нашего общего кино тех лет, хотя мы ходили разными тропами.
***
Называю автора книги Карина, без фамилии, поскольку мы знакомы. Факультетская орхидея, нежная красавица с тихим голосом, тяготеющая к эстетизму. Ее первая статья в нашем журнале называлась «Львица» и была об Иде Рубинштейн. Карина и потом писала в «ПТЖ», правда, немного: уехала в Москву к новому мужу Алексею Тарханову. В Москве она и правда стала «львицей» — в том смысле, что работала и работает в богатых гламурных журналах, названия которых не имеют никакого отношения к «разночинным» читателям «ПТЖ», раскиданным по российским регионам… Сейчас, например, она — президент и редакционный директор Brand Development Conde Nast International. Интернет сообщает, что «эта должность в компании Conde Nast International, издающей во всем мире Vogue, Glamour, Vanity Fair, GQ, AD, Tatler, Allure, Conde Nast Traveller и другие легендарные журналы, введена впервые и именно для Карины Добротворской. Она отвечает за запуск и развитие новых полиграфических и цифровых продуктов для международного издательского дома, в портфеле которого более 120 журналов и 80 сайтов на 26 рынках».
***
Несколько дней подряд я шла домой с неизменной Моховой, по тому же судьбоносному переходу через Белинского, где Карина впервые увидела Сережу (в книге это описано подробно), и предвкушала удовольствие: сейчас доделаю дела — и лягу читать. Я фиксировала это ожидание, я ждала встречи с книгой. Триста страниц, которые можно прочесть одним махом (книга увлекательна, динамична, затягивает, погружает…), я читала неделю в режиме сериала (что там ждет меня, в следующей серии?). Постепенно, небольшими частями, неторопливо продвигаясь от сцены к сцене. Словом — смотрела многосерийное кино (тем более — знаю почти всех персонажей, от Любы Аркус до Миши Брашинского, и хронотоп книги — это и мои время/пространство).
Несколько лет подряд семья критиков Добротворских крутила на видике по два-три фильма в день, а вечером отправлялась в Дом кино. Почти любой эпизод своей реальной жизни Карина так или иначе сравнивает со сценами какого-нибудь фильма. «Как будто я была героиней „Ребенка Розмари“» (с. 313), «Как будто в любой момент я могла оказаться в сцене из „Вторжения похитителей тел“» (с. 290), впрочем, страницы можно не указывать, это почти на каждой: для Добротворских вторая реальность не возникала эпизодически, она даже не была контекстом, она, сопровождая жизнь постоянно, была собственно текстом, они общались, часто цитатно, посредством кино. Кажется, и сейчас Карина смотрит по фильму в день, так что эстетизация реальности и двоемирие неизбежны. Эта киношность эстетизирует и их с Сережей историю, отсылая каждый эпизод к образным рядам великих лент, которые как бы обрабатывают собой время и быт 90-х. Ну, и Добротворских делают киногероями. Недаром Карина все время сравнивает Сережу с Дэвидом Боуи.
А так ведь, собственно, у всех, кто имеет отношение ко второй реальности, к искусству. Мы все время чувствуем себя героями фильма (вариант — пьесы). Театральные люди разговаривают цитатами из Чехова (я когда-то даже считала, что мы проживаем жизнь, иллюстрируя уже написанную историю: сегодня ты Ирина, потом Маша, а заодно и Аркадина). Мы живем цитатно, идем по улице, видя себя со стороны, как бы в кадре и одновременно кадрируя окружающую реальность и наблюдая ее как кино: о, это надо было бы снять, вот же ракурс, вот свет вошел… «Когда-нибудь о нашей истории сделают кино. Жалко, что Габен уже умер, он сыграл бы меня», — сказал мне как-то человек, который вряд ли знает Боуи и которому тоже могла бы быть посвящена книжка из серии «На последнем дыхании» издательства АСТ, но у меня нет отваги Карины Добротворской, да и человек жив. Честно сказать, заразительность «100 писем к Сереже» такова, что я даже решила написать «на последнем дыхании» и положить в стол документальный роман с названием «Ты никогда не умрешь» — чтобы потом ни у кого не было претензий, как к Добротворской: Сережа не ответит, можно писать свою версию…
Я шучу…
***
Это не первая книжка Карины Добротворской. Были еще «Блокадные девочки»: записи воспоминаний тех, кто пережил блокаду детьми (завязка действия — «блокадный комплекс» каждого ленинградского ребенка, генная память на голод, фантомные боли и страхи). В этих воспоминаниях много одинакового, много разного, но настоящее развитие действия — это дневник самой Карины о том, как она входила в блокадную тему, читала блокадную литературу. Короче, как и учили в семинаре по истории театра, Карина изучает источники и делится мыслями о них в этом своем дневнике. Но думает она о блокаде (и не таит этого) в дорогих ресторанах, за поеданием блюд, названий которых я не запомнила, да они ничего и не скажут нашему читателю, раскиданному по регионам… Она читает блокадные книги на террасе своего дома в Черногории, в Париже и Нью-Йорке, при этом истязая себя диетами, чтобы оставаться красавицей. Ее герои думали только о еде (как бы поесть), она думает о еде почти так же много (как бы не есть). Истовое голодание для похудения в гламурных широтах — и долгота блокадного голода создают лирико-эксцентрическую фактуру книжки, ее внутреннюю сюжетность, конфликтность. И дело здесь не в понимании своей сытости (у Карины действительно нет проблем — купить квартиру в Париже или на Большой Конюшенной…) и не в желании/нежелании вернуться в Ленинград, а в некой достоевской «подпольности» сознания очаровательной матери двух прелестных детей и удачливой гламурной журналистки. С талантом психолога (зачем ей психологи и психоаналитики, когда она сама все понимает?) она исследует собственный внутренний ландшафт и делает это с иронией благополучной московской «львицы» и незащищенностью маленькой девочки, живущей у кинотеатра «Гигант», рядом с которым вешали пленных немцев на глазах у толпы.
На обложке книжки — не блокадные девочки, а маленькая Карина и ее радостные подружки начала 1970-х. И книга эта о них, о себе, это внутренний портрет умного и тонкого человека, рецензирующего театр своей жизни на фоне блокадных декораций, это сеанс психоанализа, потому что написать книгу — это избавиться от блокадного фантома… Следить за этим отважным путешествием очень интересно.
***
Последний абзац относится и к той книге, о которой я сейчас. Карина даже сама формулирует «психотерапевтический » закон: путем текста она, влюбившись в некоего «второго Сережу», вымещает из себя многолетнюю боль по Сереже Добротворскому. Не знаю, абсолютно ли искренно заявление, что с момента его смерти она жила двумя параллельными жизнями («После его ухода моя жизнь распалась на внешнюю и внутреннюю. Внешне у меня был счастливый брак, прекрасные дети, огромная квартира, замечательная работа, фантастическая карьера и даже маленький дом на берегу моря. Внутри — застывшая боль, засохшие слезы и бесконечный диалог с человеком, которого больше не было»), но точно знаю: чтобы забыть что-то, что изводит, — это надо отдать бумаге. Хорошо ли, что боль уходит, — не знаю, не уверена: отдав бумаге, ощущаешь «скорбное бесчувствие», а вернуть нельзя…
В общем, книга Добротворской — это внутренний портрет постоянно рефлексирующего человека. Это объяснение себя в неореалистических декорациях 90-х: уже все отметили детально реконструированное время с его продуктовой бедностью и творческим драйвом. Строя конфликт, как учили, Карина и тут прибегает к принципу контраста. Она вспоминает свою историю с Сережей, разворачивающуюся в питерском сыром андеграунде, — на фоне нового романа, протекающего в Париже, в дорогих ресторанах (их не жалует новый молодой возлюбленный, а она привыкла). Если с Добротворским любовь как таковая (один мой знакомый сказал бы — «вертикальная »), то тут любовь телесная, «горизонтальная». Если первый Сережа — интеллектуал, то второй — компьютерщик, читал три книжки, любит сериалы. И так далее. Собственно, и муж Алексей Тарханов возникает как контраст (с Сережей — любовь, тут — первый оргазм, там — убогий быт, тут — белая квартира состоятельного московского журналиста, там — трагическая невозможность иметь детей, тут — беременность сыном Иваном…).
Собственно, мы так привыкаем считывать тексты самой действительности, так ловим их художественный смысл и придаем образность любому движению, что сама жизнь приобретает сюжетность. Карине нечего придумывать, когда она описывает поездку на могилу к Сереже — это непридуманный, но внутренне построенный киноэпизод. Она привозит ему на могилу маленького глиняного вола. «Только не надо мне вертеть вола!» — кричали они часто друг другу, цитируя «Черную розу — эмблему печали…». Сережа тогда нарисовал печального вола, она слепила и увезла потом с собой в Москву глиняного. Теперь вернулась и поставила на могилу. Кино? Эпизод, построенный еще в жизни. Остается только снять…
Карина разбирается с собой, как будто не рисуясь — и в то же время видя себя «в кадре» и любуясь собой, своими нарядами, своей внешностью и талантом (при этом утверждает, что дико закомплексованна, и это тоже правда). Она словно видит потерянную «девчонку» глазами режиссера Добротворского, снимающего кино про нее. Она строит мизансцену и, расставшись с новым Сережей, лежит на полу в той же позе, в какой лежала, узнав о смерти Добротворского. Автору, конечно же, свойствен предельный эгоцентризм, но кто в нашей среде не эгоцентричен, не занят собой и не помнит себя в мизансценах — пусть бросит камень…
Разбирается ли Карина с другими? Несомненно. И дает повод публично разбираться с собой. Мы квиты. Она кладет конец «вдовьей приватизации», властно утверждая книжкой: мое. Моя история. Мой Сережа.
Нужны ли столь откровенные мемуары еще живущим? А почему нет? Есть ли в книге привкус бульвара? Вероятно, но это мне не мешало.
Тянет ли книга на психологическую прозу? Помоему, да. По крайней мере, многие темы откликались во мне пониманием и вниманием, хотя более разные жизни, чем наши с Кариной, трудно выдумать… Подвал на Моховой и нищий «ПТЖ», охраняющий профессию, которую Карина покинула ради (далее — по сведениям из Интернета…), — это ли не принцип контраста?
Шучу…
Проза Карины Добротворской, может быть, и дамский роман, только в центре его существо вполне «достоевское», осознающее свою «подпольность» и этой честной подпольностью интересное (вот только осознающее ли гламурность?). Оно, это женское существо, искренне распутывает лабиринты своей истории в ста письмах к… Ивану.
Да-да, Карина и Сережа называли друг друга Иванами, Иванчиками и прочими производными. Никогда — по имени. Иваном Карина назвала сына (это тоже по части жизненного сюжетосложения и достоевщины), родившегося от Тарханова.
И вот тут есть у меня интерпретационная догадка. Обращаясь к Ивану, Иванчику, защищенная его неоспоримой любовью к ней, Карина описывает себя и свою любовь, свою натуру, свою судьбу, свою жизнь — для другого адресата, для нового Сережи. Добротворский и так все знал. А вот второй Сережа (который на самом-то деле Саша Вознесенский, как написано в послесловии)… Книжка писем к Ивану, как кажется, обращена в заглавии к нынешнему возлюбленному, это сто писем новому Сереже, объяснение с тем, кому хочется открыть все богатства той жизни, которая прожита и результат которой — возникший «накопительный опыт» умного и талантливого человека.
«Кто-нибудь видел мою девчонку?» Да в том-то и дело, что не видел! Не разглядел! Потерял! Не снял в кино! Проморгал то богатство, которое представляет собой эта девчонка с Моховой! Карина Добротворская отважно обнародовала эту типичную эмоцию. Она как будто кричит Сереже: «Ты потерял!» Не она потеряла — он. Потерял ту, которая теперь пишет эту книгу — книгу не менее интересного человека, не менее значительной личности, чем покойный Сережа Добротворский.
Марина ДМИТРЕВСКАЯ
Ноябрь 2014 г.
ptj.spb.ru
Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже
ГИМН ПОТЕРЯННОМУ ПОКОЛЕНИЮ
Я не люблю мемуары людей искусства, а среди них особо неуважаемый мною жанр – мемуары эпистолярные. Просто мне кажется, что если человек писал письма, не предполагая, что их будут публиковать, то читать их неприлично, а если автор хотел, чтобы письма опубликовали, то скорее всего в них очень мало правды относительно его жизни и тогда какой смысл их читать?
При таких моих взглядах у книги Карины Добротворской «Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже» шансов мне понравиться было ноль целых, ноль десятых. А вот нет же! Я получила огромное удовольствие от чтения. Тут правда необходимо оговориться, что ни кто такая Карина Добротворская, ни кто такой ее первый муж Сергей, я до прочтения книги понятия не имела, их имена мне ни о чем не говорили, так что героев книги я воспринимала как персонажей вымышленных. К тому же сама автор говорит, что все изложенное – ее личная вольная интерпретация отношений с супругом, которые психологически не закончены до сих пор, несмотря на то, что семнадцать лет назад она от него ушла, и тогда же он ушел из жизни. Ну, а где «вольная интерпретация», там и богатое воображение и выборочные факты и многое другое, что опять-таки позволило мне считать книгу, написанную в форме писем давно умершему супругу, не эпистолярными мемуарами, а просто художественным произведением.
К тому же признаюсь честно, что собственно история любовных и семейных отношений Карины и Сергея Добротворских меня мало заинтересовала. Я не увидела в ней ничего особенного, ни трагизма, ни яркости, ни странности, ничего. По-моему вполне нормальная история взросления питерской девочки, которая сначала влюбляется в такого неформального гения, а потом перерастает эту любовь, да еще и откровенно спасается от мужниного хронического алкоголизма, убегая к человеку более состоятельному и надежному. Могу я понять и чем мотивировано написание этой книги. Мне показалось, что автор в глубине души совершенно по-российски попрекает себя отсутствием вины за то, что оставила мужа, спасая собственную жизнь. Ну не принято у нас бежать от алкоголиков, куда более почетно в глазах общества «нести крест». Вот и получается, что надо оправдываться за элементарный инстинкт самосохранения. Ну, да ладно. Все это для меня было не важно. Я читала книгу не об отношениях, а о времени, целой эпохе, которая и в моей памяти осталась очень и очень значимой.
Основные события, описанные в «Ста письмах», развиваются в конце восьмидесятых, начале девяностых годов прошлого века. Сейчас, в свете последних веяний, то время принято вспоминать с ужасом. Ах! Развал Союза! Ах! Голод и карточки! Ах! Полнейший беспредел! Ах! ГКЧП! Ах! Ельцинские реформы! В общем, не времена, а ужас! Ужас! Ужас! Да, все это было. И очереди за макаронами, и коммерческие магазины с заоблачными ценами, и один «сникерс» на всех за счастье, но… Но в те времена я, как и герои книги, к счастью была еще достаточно молода, чтобы не думать «как выжить и прокормить семью», не обращала внимание на эстетику быта и спокойно могла ходить в одних джинсах год, а потом их подштопать, если прохудились. Не это было главным.
Главное, что тогда разом распахнулись окна в мир по всему периметру жизни. Одним и тем же ветром перемен принесло к нам и элитарное кино и мыльные оперы, и Джойса и Чейза, живописный авангард и откровенно вызывающие инсталляции, искусство гениальное и пошлое. А самое прекрасное, хотя и самое трудное было то, что у нас, выросших в железных рамках диктуемых сверху оценок и выработанных мнений, вдруг появилась возможность самим формировать свои предпочтения, вырабатывать вкус на собственном опыте, а не пользоваться готовыми шаблонами. Никто тогда не знал, «как надо», что теперь в искусстве «хорошо», а что «плохо». Это было время, когда в курилках у солидных искусствоведов можно было услышать обсуждение эстетических достоинств «Рабыни Изауры», когда записные интеллектуалы запоем читали детективы и смотрели с одинаковым интересом шедевры Антониони и «Богатые тоже плачут». Мы были как дети, оказавшиеся без присмотра в кондитерском магазине, хватали все, надкусывали, бросали, бежали к другим полкам, наедаясь до отвращения, но постепенно выбирая любимые лакомства, учась не жадничать, отличать подделки в ярких фантиках от мечты гурмана. Нас, студентов тех лет, сейчас часто называют потерянным поколением. Так вот, нас действительно потеряли, но это дало нам возможность найтись самим, без помех и оглядок на изжившие себя авторитеты.
А еще ведь появилась возможность ездить за границу, не проходя унизительных проверок на лояльность. Да, мы чувствовали себя нищими где-нибудь в американской провинции, но опять-таки, питаясь уцененными продуктами и выбирая самые дешевые рейсы, мы могли ездить смотреть города, о которых только читали или видели в кино, бродить по улицам, сидеть в кафешках с одной чашкой чая многие часы, просто для того чтобы надышаться «их» воздухом. И тут мы тоже стали выбирать, формировать предпочтения. Кто-то вдруг выяснял, что не любит рекламную Америку, зато без ума от скандинавских деревень, а кому-то и вовсе вскоре приелась неродная суета. Пожалуй, только Париж не разочаровывал никого. Но, главное, все это был уже наш выбор, а не тупое голосование по принципу «не читал, но осуждаю».
И что еще важно, мне кажется, что Карина Добротворская очень хорошо отразила в своих Письмах одну из основных тенденций тех лет. Дело в том, что далеко не все справлялись с той неожиданно пришедшей свободой. Ведь вместе с ненавистными цензорами, запретами и регулированием ушли все оправдания типа «я гениален, мне просто не дают дышать», «у меня прекрасный вкус, но нет средств, чтобы это показать». Свобода — прекрасная проверка на подлинность талантов и смелость самовыражения. И прошли ее далеко не все из тех, кто с фигой в кармане при прежних временах остался бы в лаврах убитого эпохой.
В общем, я очень рекомендую книгу своим ровесникам, всем, для кого было важным научиться выбирать и думать самостоятельно. Я рекомендую ее нынешним молодым, чтобы они лучше поняли своих родителей, которые в их возрасте оказались детьми перед изменившимся миром. Я рекомендую ее нашим родителям, нередко обращающимся к прошлому, как к благу. Вот, взгляните, какой хаос мы считаем прекрасными временами просто потому, что тогда были молоды. Так не связаны ли ваши воспоминания о благе других времен только с тем, что вы тогда были моложе?
mybook.ru
Эту статью я писала после маникюра — Журнал Театр.
В 1960-х знаменитая балерина и звезда немого кино Вера Каралли, обращаясь из далекой Вены к московской знакомой, употребила выражение, которое мне очень понравилось: «Это письмо я писала в перчатках». Так вот, статью о книге «Кто-нибудь видел мою девчонку?» Карины Добротворской — президента и редакционного директора Brand Development Conde Nast, я пишу после маникюра.
Почему я начала читать эту книгу, состоящую из «100 писем к Сереже»? Потому что эти письма, адресованы Сергею Добротворскому, моему однокурснику: Ленинградский Институт Театра, Музыки и Кино, выпуск 1981 года. Это значит, что в письмах — история моего поколения, моей юности, — даже, если меня в юности автора книги и не было.
Мне кажется, что, пройдя, — по Данте, — «земной свой путь» до середины, человек все чаще оборачивается назад. Очень важно понять, где начало всех побед или поражений, которые привели тебя туда, где ты сейчас находишься. И, конечно, важно понять, что есть победа и что есть поражение (хотя Пастернак и предлагал не отличать «поражения от победы»). «Ах, — воскликну я, как одна из «трех сестер»: «Если бы знать, если бы знать…»
Карина Добротворская. Фото: из личного архиваКарина Добротворская обернулась назад, и то, что она увидела, заставило ее, судя по книге, почти окаменеть на манер жены Лота, и написать, и издать «100 писем». Это книга — прекрасный кентавр или родной двуглавый орел: выбирайте кто что хочет, а мне захотелось как-нибудь покрасивее отразить раздвоенность текста. В чем же его раздвоенность?
Когда я читала, я несколько раз плакала от сочувствия, сострадания и от того, что вспомнила «о времени и о себе»: мой институт начала 1980-х, мои педагоги… Когда автор описывает голодные 1990-е, я уже в Москве, но пустые прилавки магазинов идут параллельно рельсам от Москвы до Ленинграда. Фон «100 писем» — узнаваемый, очень точно описан зорким, жестким, умным автором с неженским лицом, как у войны… Отступления (не лирические) — про кино или про то, как на письме нужно избегать прилагательных — почти родные. О, как я борюсь с комфортными словами: «замечательный», «прекрасный», «талантливый»; как же мне жаль выбрасывать их из своих текстов. Я понимаю автора, и восхищаюсь тем, что она в «100 письмах к Сереже» переводит горячку мысли в письменный текст мирным путем — и никаких следов кровавых битв в книге «Кто-нибудь видел мою девчонку?» мною не обнаружено. Да, ведь у меня с миром, описанным автором, много общего: и первые встречи с шедеврами мирового кино, о которых мы знали из рассказов наших педагогов, а они в свою очередь — из рассказов очевидцев или из текстов на чужих языках; и английский язык, с которым наш курс (и Сергей Добротворский, в том числе) не на жизнь, а на смерть сражался на уроках Марины Копьевой; и Америка, которую мы открывали со смешанными чувствами; и инфантилизм, с которым наше поколение — детей переходного российского времени, ни в какую не хотело расставаться; и некрореалисты, и фильмы о зомби и вампирах, о которых тайно мечтает каждый уважающий себя питерский киновед. Поймала себя на том, что все время употребляю условное «мы», хотя «мы» — никогда не существовало и не существует. Если сократить количество и перейти в единственное число: все события и даже уход от питерского мужа, описанный автором, — всё знакомое, проверенное на собственном опыте…
Фото: Андрей и Елена Плаховы, Сергей и Карина Добротворские, из личного архива Андрея Плахова
Фото: из архива журнала «Сеанс»
Карина и Сергей Добротворские. Фото: из личного архива
Книга заставила меня совершить «путешествие в обратно» — туда, где так «молоды мы были», где еще не были побеждены юношеские иллюзии, где «и больно и приятно», где никто не собирался умирать, и я благодарна автору за это разноцветное ностальгическое чувство. Однако, в какой-то момент наши пути разошлись, и я стала читать книгу, как совсем чужую исповедь. Вдруг, меня, читателя, охватило некоторое чувство неловкости: его испытываешь, когда собеседник хочет посвятить тебя в нечто очень личное, интимное, когда (процитирую Пушкина) «нож целебный» отсекает «страдавший член», но потом возникло новое чувство — любопытство, что скрывать: я занимаюсь кино, а одна из важнейших метафор кинематографа — замочная скважина. Здесь я должна остановиться и увести разговор в сторону от книги Карины Добротворской.
В немом фильме «1002-ая хитрость» Евгения Бауэра — одного из отцов российского кинематографа, есть кадр: замочная скважина, через которую старый муж подсматривает за молодой женой. Он видит ее спину и ее лицо, отраженные в зеркале. А это — вторая метафора кинематографа — зеркало. А вместе с ним — одно из первых киноизображений двойственной природы женщины. Конечно: и Дева Мария, и Мария Магдалина в одном лице.
Кадр из фильма Евгения Бауэра «Тысача вторая хитрость» (1915)Почему я об этом вспомнила? Книга Добротворской адресована бывшему мужу — одному из лучших кинокритиков поколения. Понимала ли я это, учась с ним на одном курсе? Честно скажу: «Нет». Более того, разные забавные истории, свидетелями которых часто оказываются однокурсники, не способствуют росту уважения между погодками. В 18 лет, с высоты, извините, своего роста, я не понимала, что рядом, в невысоком подвижном человеке растет талант, живущий «на последнем дыхании» . И, кроме того, питерский культ страдания, которым был болен наш курс, абсолютно чужд моему оптимистичному характеру и здоровому организму. Потом, спустя много лет, в Праге, я узнала от Петра Вайля о смерти Сергея. Потом прочитала собранную Любовью Аркус книгу «Кино на ощупь» — и только тогда поняла, как многого перед собой не видят глаза, которые смотрят в другую сторону.
Возвращаюсь к особенности книги. Исповедь… Я, к сожалению, не священник, чтобы ее принимать. Но так хочется дочитать. Дочитала. Двойственность «100 писем к Сереже», вызвала двойственность моей реакции. Снайперский текст рождает восторг и неловкость одновременно. Начала анализировать. Открыла книгу еще раз, попыталась понять, где впервые ощутила дискомфорт. Вспомнила, что зацепилась за историю с визитом Карины к Ивану Дыховичному от журнала «Сеанс». Я встречала И. В. Дыховичного в театре на Таганке в 1980-х, тогда же устраивала показ его курсовых работ и фильма «Испытатель» в Центральном Доме художника, т.е. имела представление о нем, и мне показалось, что здесь искренность впервые покинула автора. Далее были и другие непростые моменты, но, в конце-концов, ведь пристрастный читатель — тоже психоаналитик, которые ловит пациента, не правда ли?
Еще раз отвлекусь и вспомню две автобиографические книги, которые были написаны в нашей семье. Отец моего мужа — Смехов Борис Моисеевич — автор мемуаров «Кол нидрей». Я сама редактировала этот текст и уговорила родственного автора вести рассказ от первого лица (в начальном варианте действовал герой по фамилии Светлов). Мне казалось, что в этом был неправильный, нехудожественный обман. Вторая книга — Алики Смеховой, «А и Б сидели на трубе». Здесь другая проблема: Алика не могла писать от первого лица: это грозило стать риском для жизни, поэтому она решила сочинять историю, танцующую вокруг реальных событий. Алика поменяла не только имена, профессии, возраст героев, но и некоторые факты.
В жизни связанного со словом человека случаются моменты, когда текст — исповедальный или сочиненный — снимает личное напряжение. В таком случае процесс писания имеет терапевтическую ценность, он сродни психоаналитическому сеансу, во время которого или идет работа над поиском причин невроза, или решается задача: «мой любимый N., прошу тебя, отпусти меня, дай мне наконец свободу жить, дышать…»
Я отложила книгу «Кто-нибудь видел мою девчонку?», но она неожиданно раскрылась на странице «Благодарности». То были не только они, но и объяснения к тексту. Например, вот такое: «Второго героя книги тоже зовут Сережа, в то время как в реальности он — Саша. Но дело не в именах и даже не в характерах, а в силе моих чувств».
Эта фраза сняла с меня все напряжение двойственности: книга «Кто-нибудь видел мою девчонку?» — не бесстрашная исповедь и не тяжкий совершенный долг. Ведь и в самом названии — вопрос не автора, не Карины Добротворской, а адресата, того другого, навсегда оставшегося молодым человека. Это книга — чудесный роман о проблемах кризиса среднего возраста героини, очень похожей на автора, но автором не являющейся, это фантазия о женщине, которая всего добилась, получила все, что хотела, у которой есть все, кроме… любви. Автор поняла, что так бывает, и написала книгу о том, что могло бы быть, если бы текущая «невыносимая легкость бытия» сводилась только к ошибкам юности туманной. Прием — редуктивный анализ, как у Юнга. Результат? Текст. Прекрасный, трагический и двойственный, как русский герб.
oteatre.info
Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже
| ||||||||||||||||||||||||
www.rulit.me
Читать онлайн «Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже» автора Добротворская Карина — RuLit
джинсы с шестью молниями — молодежная культура
все-таки. Не жук чихнул.
Я была уверена, что ты будешь меня хвалить, ведь
не каждую студентку третьего курса собираются печа-
тать во взрослом научном сборнике. Ты вошел на
кафедру, смерил меня ледяным взглядом (я спросила
себя, помнишь ли ты нашу встречу на Фонтанке) и высокомерно сказал:
— Я не поклонник такого стиля письма, как ваш.
Я молчала. Да и что можно было ответить? Я-то
считала, что написала нечто и вправду классное.
И вообще, не я сюда напросилась, вы меня позвали.
— Вы пишете очень по-женски, истерично и эмо-
ционально. Очень сопливо. Много штампов. И к тому
же это надо будет в два раза сократить, — произнося
всё это, ты почти на меня не смотрел. Ты потом говорил
мне: “Ты была такая царственная и красивая, что
29
я совсем растерялся, нахамил тебе и даже взглянуть на
тебя боялся”.
Я продолжала молчать. В этот момент на кафедру
вошел Яков Борисович.
— А, так это вы — та самая Карина? Прекрасная
работа, прекрасная. Очень украсит наш сборник —
написано так страстно и с такой личной интонацией.
Помню, что я испытала благодарность ему
и обиду на тебя, который в этот момент равнодушно
смотрел в окно.
Текст я действительно сократила вдвое. Но
не убрала из концовки своего отца с его репликами
из репертуара тогдашних “папиков” (“папиным” в то
время называли не только кино). Тебе этот финал
казался глупым, а мне — принципиальным, потому что
мне хотелось сохранить эту личную интонацию. Обида
долго не проходила, я не могла забыть, как ты со мной
обошелся. С тех пор мне казалось, что ты продолжаешь
меня презирать, и, когда я где-то встречала тебя, я как
будто слышала твой голос: “Я не поклонник такого
стиля…” И бурчала себе под нос: “Ну а я не поклонник
вашего интеллектуального занудства”.
Но цену этому занудству я уже начала понимать.
6.
30
31 марта 2013
Привет! Я начинаю письмо и теряюсь — как мне к тебе
обращаться? Я никогда не называла тебя Сережей или
Сережкой. И уж точно никогда не говорила — Сергей.
Когда ты читал у нас лекции, я могла обратиться к тебе
“Сергей Николаевич”. Впрочем, едва ли; скорее всего, я избегала имени, потому что уже понимала, что между
нами существует пространство, где отчество не пред-
полагается. Я никогда не обращалась к тебе по фамилии, хотя другие твои девушки — до меня — это делали.
Твоя первая жена Катя называла тебя “Добским” —
меня всегда передергивало от этого собачьего имени.
А может быть, просто от ревности.
До меня только недавно дошло, что никого из
своих любимых мужчин я не могла называть по имени, словно боясь коснуться чего-то очень сокровенного.
И меня никто из них не называл в глаза Кариной, всегда придумывались какие-то нежные или забавные
прозвища. Но когда все-таки называли, то это задевало
меня как что-то почти стыдное. А может, мне просто
были необходимы имена, которые были бы только
нашими, — никем не истрепанные.
Когда мы начали жить вместе, то довольно скоро
стали называть друг друга Иванами. Почему Иванами?
Ужасно жаль, я совсем не помню. Не помню, как
и когда это имя пробралось в наш словарь. Зато помню
все его модификации — Иванчик, Ванька, Ванёк, Ванюшка, Иванидзе. Всегда в мужском роде. И помню, как мы однажды стали смеяться, когда я впервые назвала
тебя Иваном в постели. Ты ведь не любил говорить
в постели? И еще помню, как твоя мама, Елена Яков-
левна, ревела в телефонную трубку:
— Ты ведь сына Иваном назвала, да? В честь
Сережки?
Это было в тот день, когда я узнала о твоей смерти.
7.
32
2 апреля 2013
Когда я влюбилась в тебя? Сейчас мне кажется, что
я влюбилась с первого взгляда. И что каждая следую-
щая встреча была особенной. На самом деле в то время
я была влюблена в другого, чью систему ценностей
безоговорочно принимала. Я тебя остро чувствовала, это безусловно. Но прошло еще несколько лет, прежде
чем я осознала, что это любовь.
Случилось это, когда ты читал у нас лекции по
истории кино, подменяя Якова Борисовича Иоскевича.
Я училась на последнем курсе, значит, мне было года
двадцать два. А тебе, соответственно, — тридцать, вполне серьезный возраст. Лекции Иоскевича нам нра-
вились, но казались уж слишком заумными. Когда вме-
сто него пришел ты и сказал, что Яков Борисович
заболел и что ты проведешь несколько занятий, мы
обрадовались.
Ты нас ошеломил — как ошеломлял всех своих
www.rulit.me