Таус махачева художник – Таус Махачева: «Да я просто милаха с отличным чувством юмора!»
Таус Махачева: «Да я просто милаха с отличным чувством юмора!»
Одна из самых знаменитых молодых российских художниц рассказывает о современном Дагестане, роли женщин в культуре Кавказа и о том, чего не хватает в отечественном художественном образовании.
Таус Махачева. Фото слева: Эмма Чарльз; фото в центре: Екатерина Рицкая; фото справа: Таус Махачева при участии Шамиля Гаджидадаева, специально для Ibraaz (макияж: Сания Акаева, прическа: Айшат Магомедова)
Мария Кравцова: Существует несколько Таус Махачевых. Таус — современная москвичка, Таус — дагестанская девушка из влиятельной семьи и еще одна Таус — образцово-показательный представитель Global Russians — нового поколения молодых россиян, представители которого смогли интегрироваться в международную профессиональную среду. Но при этом каждый твой образ оказывается не таким цельным, как представлялось издалека. Ты активно работаешь с темой идентичности, при этом ты не знаешь аварского языка, потому что родилась и выросла в Москве. Ты училась в Лондоне, но не только вернулась в Россию, но и предпочла Москве Махачкалу и так далее. Собственно, какая из этих Таус настоящая?
Вид инсталляции Таус Махачевой «Пейзаж» на выставке «История требует продолжения» в Выставочном зале союза художников республики Дагестан, Махачкала. 2013. Фото: Никита Шохов, courtesy фонд ПЕРИ М.К.: Чуть больше года назад ты пригласила меня в Дагестан на открытие своей выставки «История требует продолжения». Нас очень красиво принимали, водили по музеям и выставкам, возили в горы и так далее. Но Махачкала показалась мне довольно неуютным городом с решетками на окнах и напряженной атмосферой. На входе в нашу гостиницу висела табличка «Вход с оружием запрещен всем без исключения!». Мы общались с представителями местной творческой интеллигенции, и наш разговор постоянно скатывался на тему отъезда: немолодые доживают, молодые либо собираются уезжать, либо уже уехали. Нам показывали кафе, в которых собираются «ваххабиты». Как я поняла, приверженцы радикального ислама пользуются благожелательным интересом со стороны местного населения. Все это произвело на меня колоссальное впечатление.
Т.М.: Действительно, на Северном Кавказе идет волна исламизации. По сути, людям предлагается готовая идеологическая система, обещающая справедливость, работу и избавление от бедности, основная идея которой заключается в том, что прикладывая определенные усилия, можно быть вознагражденным и в этом мире, и в том. Такая ситуация характерна не только для Дагестана: последние 10 лет многие на Северном Кавказе и в Средней Азии пытаются найти свой путь. Но в какой-то момент это прекратило быть дорогой культуры, став дорогой религии.
У меня есть любимое место в Махачкале, символизирующее для меня современный Дагестан. Это улица Ярагского, на которой находится магазин, называющийся Girl in Hijab, под вывеской написан по-русски его слоган — «Просто покройся!». Рядом с ним располагается другой магазин — «Бабочка. Элитное белье из Европы». Тебя тянет вправо, тебя тянет влево, но что же является золотой серединой между секулярной Европой и пришлым исламом? Я считаю, что эта золотая середина располагается в пространстве культуры, и поэтому формировать лицо современного Дагестана должны именно люди культуры. Кстати, между этими магазинами расположен магазин мобильных устройств «Коннект», что тоже довольно символично.
Таус Махачева. Супер Таус. 2014. Запись видеорегистратора. 2 мин. 16 cек. Courtesy авторМ.К.: С некоторых пор нам каждый день говорят о том, что современные культура и искусство и традиционные ценности являются взаимоисключающими понятиями.
Т.М.: И да, и нет. Я понимаю, о чем ты говоришь, но можно делать современное искусство, которое не противоречит религиозным установкам его автора. Наличие религиозных убеждений вовсе не означает, что работы такого автора изначально и именно поэтому будут исключены из контекста современного искусства. В качестве примера я могу назвать свой проект «Супер Таус». В нем показана типичная мусульманская женщина в платке, являющаяся в то же время «супергероиней», живущей в горах и совершающей микроподвиги. Ее жизнь кажется обыденной, но именно через образ персонажа-супергероя мне удалось сделать видимыми те повседневные усилия, которые обществом не замечаются и поэтому не попадают в зону рефлексии: я говорю о женском труде, невидимом, но колоссальном.
Мне кажется, все «мужское» в регионе сегодня находится в жесточайшем кризисе. Я смотрю на своих друзей-мужчин и понимаю, что их вырастили с невероятными амбициями, но при этом у них отсутствует понимание, сколько нужно работать, чтобы действительно добиться чего-то. Многие мужчины надломлены, поскольку заложенные в них амбиции не могут быть реализованы: поэтому большинство людей вокруг меня, которые что-то делают, — женщины. При этом в 1990-х годах в Дагестане стало формироваться представление о женщинах как об иррациональных, истеричных, второстепенных существах, и тем самым в зону неразличения попало все, что было связано с женщиной и ее сферами деятельности. Пару лет назад в Махачкале состоялся большой форум, посвященный агломерации Каспийска и Махачкалы, где были разные секции: заседали урбанисты, экономисты и, конечно же, деятели культуры. И единственный раз, когда из зала вышел председатель правительства Дагестана, был на заседании сектора культуры, возглавляемом музеологом Натальей Копелянской. Я заметила это и вспомнила, что в Дагестане традиционно во главе музеев и министерства культуры стояли женщины. И меня осенило: если директора музеев — женщины, а женщины в сегодняшней реальности региона невидимы, эта невидимость распространяется на всю культуру и ее инфраструктуру.
Супер Таус и верблюд Яша. Съемка для журнала R&D Home, Махачкала. Фото: Имам Гусейнов М.К.: Какую роль в этом находящемся в процессе трансформации обществе играют музеи? Ведь художественный музей также является институтом вестернизации и секуляризма.
Т.М.: Как-то раз в плацкартном вагоне поезда, следующего из Азербайджана в Дагестан, я разговорилась с мужчиной. Спросила его, был ли он в музее ковра или в каких-нибудь других музеях, открывшихся в Баку. Он ответил: «Нет! Это для этих, для богатых!» Я не думаю, что в Дагестане такое же отношение к культурным институциям, просто потому, что у нас разрыв между бедными и богатыми все же меньше, чем в том же Азербайджане. Конечно, мне хочется, чтобы в каждом музее появлялись случайные зрители. Но пока, как и везде в России, наиболее частыми посетителями музеев являются школьники, которых приводят в добровольно-принудительном порядке. Но за последние годы вокруг музеев Махачкалы начала формироваться своя публика. На открытиях яблоку некуда упасть! Откуда взялись эти новые люди? В городе сегодня популярны школы дизайна и интерьера, появился сайт Pavilion, рассказывающий про местную креативную среду, публикующий анонсы событий и фотоистории. Все это создало спрос на культурные события, появились люди, которые не просто ходят по салонам красоты, но и хотят чего-то большего.
Как раз с музеем связана моя новая работа, которую я собираюсь скоро снимать. Предпосылкой для ее возникновения стало ощущение, что культура здесь горит синим пламенем. Глава республики отдал устное распоряжение сотрудникам Дагестанского государственного объединенного исторического и архитектурного музея им. А. Тахо-Годи, крупнейшего собрания на Северном Кавказе, переехать в новое здание за неделю. Не спорю, новое здание, которое забрали у министерства сельского хозяйства и передали музею, значительно лучше старого, но перевезти все вещи за семь дней невозможно. Я слышала, как реставраторы музея Тахо-Годи звонили коллегам в Дагестанский музей изобразительных искусств и просили прийти помочь переносить полотна Франца Рубо. Кто-то рассказывал, что какие-то предметы — вроде ковров — чуть ли не из окон выкидывали, и живущие в соседних с музеем домах люди подумали, что музею конец, его уничтожают. Отдающие приказы чиновники должны понимать, что такое музей и как он функционирует. Так я придумала проект, в котором канатоходцы идут над пропастью в горах и балансируют не шестами, а копиями известных произведений изобразительного искусства Дагестана.
Таус Махачева. Из проекта «Гамсутль». 2012. Цветное HD-видео, звук. 16 мин. 01 сек. Courtesy авторМ.К.: Неудобно, наверное, картинами балансировать?
Т.М.: Я решила не использовать в этом проекте декоративно-прикладное искусство, потому что мне хотелось начать разговор о невидимых историях искусства разных регионов — от стран бывшего СССР до Латинской Америки. В данном случае за образец будет взята история дагестанского искусства XX века. Тут, конечно, сразу возникает вопрос к моей формулировке: невидимая кем? Невидимая откуда? Откуда наша история искусства должна быть увидена, чтобы мы начали существовать и вошли в мировой контекст?
М.К.: На самом деле, если бы не существовало настоящей художницы Таус Махачевой, ее надо было бы придумать. В России, особенно на бытовом уровне, напряженное отношение к выходцам с Кавказа. Мы боимся Кавказа в том числе и потому, что довольно мало про него не знаем. Рассказывая о Кавказе, ты даешь нам новое знание, которое делает это место более понятным, менее диким и варварским. Показательная в этом отношении работа «Гамсутль» — красивая, романтичная, тщательно выстроенная, в ней есть и прошлое, и настоящее. Но среди твоих произведений есть и те, что подтверждают укоренившиеся в обществе стереотипы про диких горцев. Я имею в виду проект «Быстрые и неистовые». Ты отдаешь себе в этом отчет?
Т.М.: Вопрос, который ты задала, встает передо мной в начале работы над каждым новым проектом. И каждый раз я отвечаю на него по-разному. Видео из «Быстрых и неистовых» активно циркулируют в интернете, но не как мое произведение, а как вирусный ролик, публикация которого обычно сопровождает ремарками в духе «Хватит кормить Кавказ!». Но что изменится, если я буду оставлять под каждый таким постом комментарий, что это художественное произведение, в основе которого — преувеличение и самоирония?
Таус Махачева. Из проекта «Быстрые и неистовые». 2011. Цветное HD-видео, звук. 21 мин. 06 сек. Courtesy авторМ.К.: Ирония вообще не очень свойственна и малопонятна русским.
Т.М.: А вот Кавказу самоирония свойственна. Выходцы с Кавказа могут иронизировать как над самими собой, так и над стереотипами, с ними связанными. Они могут иногда специально надеть ремень Hermès с бляхой и красные мокасины. В своих работах я нередко усиливаю какой-то порожденный реальностью образ. Недавно я нашла группу художников, кураторов и исследователей Кавказа, которая называется «Безудержные». Они занимаются изучением современного символического визуального языка и составлением его словаря. Например, в него попали инкрустированные жемчугом «угги Chanel» или машина с двойной тонировкой стекол. Тонированные машины запрещены, поэтому, проезжая пост полиции, ее водитель опускает тонированное стекло, а потом поднимает. И ничем такое самовыражение не остановить.
М.К.: Давай поговорим о другой Таус. О той, которая global. У нас сильно фетишизируется образование за рубежом. Тебе есть с чем сравнивать. В твоем CV я насчитала пять учебных заведений: два в России и три в Лондоне. Меня же удивило еще и то, что отучившись в Лондоне, ты отправилась слушать лекции в московский Институт проблем современного искусства.
Т.М.: Я окончила факультет экономики РГГУ, при этом плохо помню, что именно я там делала и изучала. По сути, я не получила в России хорошего, твердого гуманитарного образования, поэтому учеба в Лондоне стала для меня чем-то радикально новым. В Лондонском университете искусств, а затем в Голдсмитс-колледже меня научили методологии исследования. Я поняла, что невозможно заниматься искусством в отрыве от других практик. Первый год я вообще ничего не могла делать, поскольку все, что приходило мне в голову, уже было кем-то придумано и реализовано. Помню, я поехала в Италию. У меня была с собой пленочная камера, и я решила, что не стану снимать достопримечательности, а сделаю нечто «радикально новое» — буду фотографировать туристов, которые снимают достопримечательности. Возвращаюсь в Лондон, демонстрирую свое «радикально новое», а мне в ответ показывают сделанный 20 лет назад такой же проект Мартина Парра. Тогда я поняла: незачем тратить время на то, что кто-то уже сделал, причем, как правило, лучше. Вернувшись в Москву, я отправилась работать фоторедактором в журнал «Афиша-Мир». Тогда я ничего еще не знала про отечественное современное искусство и была абсолютно дезориентирована. Мой поход в ИПСИ был скорее продиктован желанием понять, что представляет собой российская ситуация, и обрести новый круг знакомств. Прожив в Москве четыре года, я поняла, что в моей творческой практике начался застой и мне требуется очередное переосмысление ситуации. Поэтому я опять уехала в Лондон, поступать в магистратуру Королевского колледжа искусств.
М.К.: Сравнивая образование в России и в Англии, что из западного опыта ты бы хотела привнести сюда в качестве того, чего не хватает, но сегодня необходимо начинающему художнику?
Т.М.: Не хватает знания методологии художественного исследования, которое должно охватывать не только сферу искусства, но и распространяться на другие области. Например, для меня это история, фольклор и современный танец.
Таус Махачева. Из проекта «Пространство торжества». 2009. Цветное HD-видео, без звука. 16 мин. 10 сек. Courtesy авторМ.К.: Деятельность многих современных художников, по сути, сводится к этому пресловутому «исследованию». При этом невозможно отличить фотоистории для журнала «Большой город» от того, что номинируется на премию Кандинского и ультимативно подается критику и зрителю именно как художественный проект, произведение искусства. Фотожурналистика, антропологическое исследование, художественный проект — все зависит исключительно от контекста и презентации.
Т.М.: При поступлении в магистратуру я сказала приемной комиссии, что не хочу делать одномерные работы, использовав в интервью слово oneliners. Мне хочется делать многомерные работы, рассчитанные на несколько уровней восприятия и понимания. Я долго и тщательно работаю над каждым своим проектом. Когда я говорю «работаю», я не имею в виду муки творчества — то есть размышления над тем, что бы такое придумать позаковыристее. Я всегда понимаю, когда мне удается найти правильное художественное решение. Например, работу «Пространство торжества» про культуру дагестанских свадеб я думала сделать как серию красивых фотографий в стиле Кандиды Хёфер — все эти бесконечные банкетные залы. Но в какой-то момент меня стала колоть мысль, что не надо повторять уже созданное. Я мучилась-мучилась, собирала информацию, сколько в Махачкале свадебных салонов, смотрела справочники, безумное количество фотографий местных невест и однажды в полудреме ко мне пришли эти доведенные до абсурда сущности, сложились образы юбки и кокона, которые бегают друг за другом: это подтолкнуло меня к созданию перформанса для видео.
М.К.: Мне очевидно, что ты не только художник, но и культуртрегер — история с открытой мастерской, перевезенная в Махачкалу библиотека…
Т.М.: Ну а что делать? В марте в Музее «Гараж» прошла конференция «Где черта между нами. Поучительные истории, рассказанные сегодня», на которой мне запомнилось выступление Ильи Будрайтскиса, где он апеллировал к словам Ханны Арендт про темноту и про то, что единственный шанс ее рассеять — самому стать источником света. Это было именно то, что я долго не могла сформулировать, но чувствовала последние два года.
Вид экспозиции выставки Таус Махачевой (In)sidenotes в Uppsala Konstmuseum, Уппсала, Швеция. 2015. Фото: Стевен КвиглейМ.К.: Я поняла, в тебе есть мессианские наклонности…
Т.М.: Я бы так не сказала, хотя во мне живет желание что-то сделать во славу Дагестана. Видимо, это я унаследовала от дедушки (Таус Махачева — внучка поэта Расула Гамзатова. — Артгид). Он нередко прямо говорил вещи, за которые другим просто оторвали бы голову. Но он всегда умел выбрать правильную форму высказывания. Например, сидя в президиуме в Москве, он зачитывал всем присутствующим отправленную жене телеграмму: «Сижу в президиуме, а счастья нет». Все смеялись, потому что это казалось шуткой, но, с другой стороны, за такое можно было бы и поплатиться.
Сейчас я делаю мокьюментари-фильм, посвященной дедушке. Часть из отснятого осенью материала — запись моих прогулок по Махачкале. Я была загримирована под дедушку, шла его маршрутами и наблюдала за тем, как город помнит его. Это видео должно стать размышлением о том, кто и как его слышит сегодня. Я также планирую использовать в фильме отрывки из его интервью. В одном из них, сделанном в начале первой чеченской войны, он говорит: «Сейчас нужна смелость, чтобы не воевать». Эти слова можно отнести и к сегодняшнему дню.
М.К.: Меня поразило, что в Дагестане существует настоящий культ Расула Гамзатова. За несколько дней, проведенных в Махачкале, мы успели посетить несколько посвященных ему выставок, съездили в его родное село, нам подарили сборник его поэзии. Но самое интересное, что даже в сувенирных лавках нас встречал твой дедушка — его фотографии или изречения украшали подарочные наборы с дорогим коньяком. Выглядело это все, мягко скажем, несколько искусственно.
Т.М.: У меня есть фотография, где я в майке с портретом дедушки, читаю его книгу в библиотеки его имени, которая стоит на улице его имени. Но если серьезно, я тоже долго этого не понимала, пока моя подруга Полина Дибирова недавно не сказала мне: «Таус, вы просто пока этого не чувствуете, но у всех дагестанцев ощущение родины сформировано стихами Гамзатова. Мы читали его стихи еще на школьной скамье, и все наши представления о вечных ценностях от него». И тогда мне стало понятно, что им было сформировано «я» целого народа. Можно прочитать его повесть «Мой Дагестан» и сформировать ощущение себя и понимание главных ценностей народа. Отсюда — и народная любовь, и название улиц, и библиотек, и так далее.
М.К.: Тебе, на мой взгляд, невероятно повезло, что тебя сразу же разглядели среди других начинающих художников и признали. Ты быстро и безболезненно вошла в нашу художественную среду, которая иной раз может быть и не такой благосклонной к новым людям.
Т.М.: Да я просто милаха с отличным чувством юмора, давай так и напишем! А если серьезно, когда я училась в бакалавриате, к нам с лекцией пришел один художник, который долго рассказывал о том, что все в его внешнем облике не случайно и подчинено тому, чтобы быть узнаваемым, запоминающимся. Потом он стал рассказывать про художников, которые рассылают подарки коллекционерам, ходят по галереям и говорят: «Посмотрите мои работы, бла-бла-бла…» Тогда я отчетливо поняла, что это не мой путь. Для меня искусство не способ зарабатывания денег, а нечто важное, через что я могу многое сообщить. К тому же я просто не могу делать ничего другого. Может быть, я бы хотела заниматься современными танцами или лежать на пляже три месяца подряд, но у меня не получается. Если я не работаю, то погружаюсь в депрессию, из которой меня надо выводить чуть ли не медикаментозно.
В оформлении материала использована фотография Музея современного искусства «Гараж».
artguide.com
Как супергероиня из Дагестана взяла премию Кандинского — Wonderzine
Как ощущения после премии Кандинского?
Вообще-то премию получила не я, а Супер Таус, моя подруга из Дагестана. Она появилась, когда я познакомилась с иранским героем Супер Сохрабом. У него немного другая практика: почти всё, что он делает, ему не удаётся, никаких суперспособностей у него нет, только супергеройский костюм. Супер Таус, конечно, была потрясена тем, что ей дали премию: она не профессиональный художник и её карьера (если это вообще можно назвать карьерой) очень короткая.
Однажды она подменила меня на симпозиуме «Где черта между нами» в музее «Гараж», выступила там с докладом. Ещё есть ролик, записанный видеорегистратором в её машине, который циркулирует в интернете. Конечно, она очень обрадовалась, рассказала, что потратит призовые деньги на ремонт своего дома в горах. Говорит, что ей начали звонить все её родственники, поздравляют. Правда, почему-то в основном поздравляют маму, папу, мужа — всех. Это теперь заслуга рода, я бы даже так сказала.
Зачем вообще премии художнику? Что они значат для вас?
Многие художники, особенно на ранних этапах карьеры, не чувствуют никакого отклика на свои работы. Это как чёрная дыра: ты вкладываешь свои мысли, которые даже не можешь вербализировать, надежды, свои болезненные переживания, а зритель, который встречается с этим, ничего тебе не пишет, никак не реагирует. Мне кажется, премия — это показатель реакции на твои работы. Понятно, что это всё субъективно, что есть огромное количество достойных художников, которым премию не дали: вот Женя Антуфьев даже не вошёл в шорт-лист основной номинации, хотя его выставка в ММСИ, по-моему, была просто гениальной.
Ещё это, конечно, важно с точки зрения медийности, финансирования следующих проектов. Премию могут дать и авансом. Например, я, когда выиграла премию «Будущее Европы» Музея современного искусства Лейпцига — да, звучит комично, — чувствовала, что мне дают большой аванс. Как я узнала потом, вместе со мной в конкурсе участвовали выдающиеся художники, участники выставки «Документа» и так далее — понятно, что я тогда была на совсем другом уровне. Так что это был такой аванс веры в мою практику.
Важно ли вам общаться с другими художниками?
Я обожаю чужое искусство! Вот сейчас мы с вами встретились на выставке про любовь, которую Виктор (Мизиано. — Прим. ред.) курировал. Меня это трогает и заставляет делать то, что я делаю. Когда я смотрю на работы художников, даже тех, кого уже нет в живых, у меня есть ощущение, что они меня как будто берут за руку — за руку, за сердце, — что я понимаю, что они хотели сказать, и это бессловесное общение побеждает смерть.
Когда мы пишем, мы часто цитируем других и ставим сноски — но почему-то, когда мы занимаемся искусством, мы редко говорим о художниках, которые на нас повлияли, у которых мы заимствовали методологию. Для меня искусство — это всегда набор методологий, масса отсылок к чужим работам, совмещённых с моими собственными идеями.
www.wonderzine.com
Я посмотрела на жесткий мужской мир другими глазами — Российская газета
Таус Махачева — одна из самых востребованных российских молодых художниц. Лауреат премии современного искусства «Инновация» (2014), Премии Кандинского (2016), художественной премии «Будущее Европы» (2016). Родом из Дагестана, училась в Москве и Лондоне. Получила экономическое образование, чтобы забыть о нем ради призвания художника. Ее работы сегодня находятся, например, собраниях в Tate Modern (Лондон), в музее современного искусства MUHKA в Антверпене, Sharjah Art Foundation (Шарджа), Центре Жоржа Помпиду…
Ворвавшись на сцену современного искусства с проектом «Быстрые и неистовые», в котором буквально одела в меха машину ночного стритрейсера в Махачкале, впечатлила провокационным соединением гламура и архаики и взрывной метафорой современного урбанистического мира. Ее работа «Канат» (2015), созданная с участием канатоходца в пяти поколениях Расула Абакарова, и впервые показанная на ярмарке Cosmoscow, стала хитом многих биеннале от Венеции до Екатеринбурга.
Ее alter ego Супер Таус, «простая женщина из горного аула», в платке и платье до пят, прошагала с памятником двум героическим музейным смотрительницам на спине по дорогам Махачкалы, Москвы и Парижа, добравшись до Центра Жоржа Помпиду. Этот перформанс апеллировал разом к традиционной патриархальной культуре и популярным комиксам о супергероях, ставя под вопрос привычные понятия о героическом в обеих культурах.
Нынешняя ее персональная выставка в Москве «Облако, зацепившееся за гору» (куратор Алексей Масляев) представила рядом с ее работами еще и ее собственные коллекции (от фотографий «кавказских типов» конца XIX века до огромных проржавевших вывесок советских времен, например, со здания ипподрома). История, большая и локальная, региона и отдельных людей, в ее работах становится «точкой захвата». Своего рода «скрытым изображением», проявленным в перформансах Таус Махачевой.
В основном проекте 57-й Венецианской биеннале было два ваших проекта. Но если «Канат» видели все, то о втором напоминала лишь одинокая табличке в саду около Арсенале. Так был перформанс или не был?
Таус Махачева: Это перформанс вне зоны видимости. Действие происходило в открытом море за пределами Венецианской лагуны каждый день в течение шести месяцев биеннале. Координаты были указаны. Там появлялись и исчезали два рыбака, держащиеся за перевернутую штормом лодку. Перформанс был задокументирован и сопровождался текстом, написанным художником Тимом Этчеллсом. Документацию и можно было посмотреть на сайте биеннале и youtube.
Зачем вам понадобилась «невидимый» перформанс, до которого и на лодке непросто добраться?
Таус Махачева: Это в городе любое такси можно отследить… А в рыбацкой деревне на Каспии, если лодка переворачивается во время шторма, рыбаки могут рассчитывать только на себя и на счастливый случай. В деревне Старый Терек мне рассказали историю о рыбаке, который девять дней провел у перевернутой лодки в открытом море. Его звали Шамиль Фикса. Он говорил, что те девять дней в открытом море, у лодки, он вообще не мог спать. Самое страшное для многих даже не гибель, а то, что родные будут ждать и надеяться на чудо, что муж или сын непременно вернется. Поэтому рыбаки привязывают себя к носу перевернутой лодки, чтобы тело могли найти.
Самое страшное — не гибель, а то, что родные будут ждать…
Меня это поразило. Я думала, как люди выживают в ситуации, когда можно сойти с ума от отчаяния. О них даже читать тяжело. Невольно хочется отвернуться от этого ужаса. Внутренний жест «отворачивания» очень важен. Я постаралась его «зафиксировать». Поэтому работа вне зоны видимости зрителей. Только документация на сайте.
Это правда, что, обдумывая проект «Канат», вы сами учились ходить по канату?
Таус Махачева: Да, немного. Два раза прошлась, просто чтобы понять. Есть легкий вариант прохода, когда кто-то на земле держит балансировочный шест.
Важно было почувствовать степень опасности?
Таус Махачева: Нет, скорее ощутить искусство как способ сохранить равновесие во время движения над пропастью. Но, конечно, то, что сделал Расул Абакаров, канатаходец в пятом поколении, который перенес над пропастью 61 картину и по несколько раз — для съемок с разных точек, мало кто бы смог сделать.
Образ картин, которые спасает канатаходец, перемещая из одного хранилище в другое, — мощная метафора коллективной памяти и личного усилия, без которого она не существует.
Таус Махачева: Для меня, скорее, метафора ценности сокровищ музеев. И, разумеется, это история про страхи и сомнения, любого человека, работающего в искусстве.
Насколько трудно быть современной художницей в жестком маскулинном мире Кавказа?
Таус Махачева: В какой-то момент я перестала думать о его жесткости. Особенно, после того, как я прочитала работу Сандлера «Открывая заново маскулинность». Он исследовал, как меняется репрезентации мужественности в ХХ веке. В мужском мире существует такой же гигантский прессинг ожиданий, что и в женском. Очень много ожиданий — внутренних, внешних. Только другого регистра. Скажем, не сидеть дома, а, зарабатывать, обеспечивать, быть сильнее других… Быть успешным. В конце концов быть кем-то, кем ты не являешься. Не рожден просто. И тут появляется другая оптика. Ты смотришь на жесткий мужской мир совершенно другими глазами.
Да, конечно, я могу встречаться с непониманием. Но это нормально! Ты и в женском мире встречаешься с каким-то непониманием. Это связано не с принадлежностью к женскому или мужскому пространству, а с открытостью или закрытостью людей. Готовностью пытаться почувствовать и понять что-то новое.
Но все-таки гендерная тема была важна в вашей работе, посвященной двум музейным смотрительницам, не испугавшимся грабителя. Как вы нашли эту историю?
Таус Махачева: Мне посчастливилось успеть пообщаться с одной из этих женщин — Хамисат, вторая, Мария, к тому времени скончалась. Но подчеркну — речь не только памятнике женскому или невидимому труду. Это еще и оммаж музейным работникам. Для меня очень важны имена этих женщин — Марии Коркмасовой и Хамисат Абдулаевой. Это конкретные люди и конкретный подвиг, о котором не упоминалось ни в одной газете. Вор вырезал сапожным ножом полотно Родченко, свернул его и уходит, а смотрительницы догоняют его и останавливают, отбирают работу. Что особенного на фоне горячих новостей 1990-х? А теперь на такие вещи хочется обращать внимание и менять собственную оптику.
На выставке в Фонде V-A-C «Пространство сила конструкция» вы показали перформанс, где угощали морковкой, съедобными талонами на хлеб и простой водой. Не думаете, что тема голода слишком болезненна, чтобы обыгрываться в перформансе на светском вернисаже?
Таус Махачева: Для меня это было ключевой проблемой — как можно говорить о трагедиях простых людей на выставке прекрасных работ ХХ века? Как можно привнести знание о реальности тех лет?
Но можно ли преодолеть границы понимания? Каждый живет в своем мире, у всех очень разный культурный и исторический опыт. Как его можно передавать?
Таус Махачева: Через образ. Образ путешествует, он легко транслируется. Я поэтому и занимаюсь искусством, а не пишу, к примеру. Человек не просто узнавал рецепты хлеба из сухих листьев и соломы, а пробовал его на вкус, как и съедобные талоны. Даже если потеряется одна или другая историческая отсылка в перформансе «Перевари это!», не страшно. Апелляция к опыту и памяти тела так же важна.
Вы использовали архивный материал?
Таус Махачева: Отчасти. Некоторые истории мне рассказывали. Мне повезло встретиться с 88-летним жителем аула Инхо Магомедом Пирамагомедовым, который в 1930-1940-е был в ссылке в Центральной Азии. Он рассказал, как их надзиратель научил их готовить суп из черепах. Тот был из местных, с русской фамилией. Из-за голода в пустыне многие ели змей, а у мусульман — запрет, они не могут есть змей. И он убедил их, ссыльных дагестанцев, что черепахи ходят, у них четыре ноги, значит их можно есть, и научил их готовить. Фактически спас. Меня поразило, что в пустыне граница между ссыльным и охранником оказалась менее важна, чем человеческая общность.
А потом — интервью как интервью, я спросила 88-летнего человека, чем их там поили, был ли компот или соки… Он на меня посмотрел и говорит: «Какой компот, дочка, мы мечтали воды напиться». И все сложилось — история, обычная вода, ее необходимость и роскошь…
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере «РГ»
rg.ru
Махачева Таус | Art Узел
Таус Махачева родилась в 1983 году в Москве, СССР. С 2002 по 2003 год училась в Лондонском Колледже Коммуникации Лондонского Университета Искусств и Дизайна. С 2003 по 2007 год училась в Голсмитс Колледже Лондонского Университета (диплом бакалавра по программе «Современное искусство»). С 2008 по 2009 год училась в Институте проблем современного искусства (ИПСИ), Москва. C 2011 по 2013 год — Королевский колледж искусств, Лондон. Читала курс лекций по перформансу в МГУ и в «Первой галерее» в Махачкале.
В 2011 году работа Таус Махачевой «Быстрые и неистовые» была выбрана Петером Вайбелем в основной проект 4-й Московской биеннале. В этом же году художница стала финалисткой премии Кандинского в номинации «Медиа-арт. Проект года». Лауреат VII Всероссийского конкурса 2012 г. в области современного визуального искусства ИННОВАЦИЯ в номинации «Новая генерация». В 2012 г. Т.Махачева участвовала в Ливерпульской биеннале, в 2013 в биеннале в Шардже и в специальной программе 55 Венецианской биеннале.
Живёт и работает в Москве и Махачкале.
Таус — мастер перформансов и видеохудожник: как правило, произведения Махачевой представляют собой снятые на видео ее же метафорические перформансы, часто связанные с культурными традициями и социальными проблемами республики Дагестан, откуда происходит семья художницы (ее дед — аварский поэт и публицист Расул Гамзатов).
«Пуля». Таус Махачева стреляет в песок, а затем выкапывает пулю, чтобы сохранить ее на память, тем самым опредмечивая символический жест своей агрессии. «Социальная направленность моих произведений связана с личной историей. Мои родители родом из республики Дагестан, и поэтому я хорошо знакома с привычной общественной реакцией на представителей другой культуры. Понимание сложности преодоления существующих различий позволило сформулировать задачи художественной практики. Мои работы не являются программой социального конструирования или документальным свидетельством некоего социального кризиса. Они привносят в знакомые, «нормальные» ситуации и подробности повседневной жизни навязчивый символический характер, то есть делают их неслучайными и доступными для индивидуальной или общественной реакции. Приехав домой, в Махачкалу, снимать эту работу, я узнала что на углу моего дома у школы № 13 застрелили трех милиционеров и ранили нескольких людей. О чем может быть работа с использованием оружия, снятая в таком контексте? Я стреляю в песок из «макарова», табельного оружия российской милиции. Взяв в руки пистолет, я понимаю, что это инструмент, прошу подальше отойти моего оператора, испугавшись рикошета от выстрела, и стреляю. Отдача, звук и воронка в песке, начав рыть песок, понимаю, что воронка была только на поверхности, а дальше след пули уже засыпан песком, то есть определить траекторию уже невозможно и надо просто рыть наугад. Нахожу пулю не с первого раза, к этому моменту я расстреляла уже почти всю обойму. Найдя, я оставляю после себя огромную дыру. Все остальные пули, которые я не смогла выкопать, остались там, в пляже недалеко от г. Махачкала».
Таус Махачева. «Пуля», кадр из видеодокументации перформанса, пуля, 2010
В «Нулевой работе» Таус демонстрирует документацию перформанса, который проходил в «Уголке ораторов» лондонского Гайдн-парка, – без звука. Мы видим толпу людей, собравшихся послушать художницу, но не слышим, что она говорит. Индивиду уже не достаточно брать слово, выходя на площадь. В мире, где каждый день произносятся сотни речей, таким образом, не может быть решена проблема «права голоса». Художница ставит вопрос иначе: каким образом мы можем быть услышанными?
Другой перформанс был реализован в городском пространстве. Человек в белой маске с надписью «Я не хочу быть на CCTV (система скрытого видеонаблюдения)» после офисной работы едет в метро и наблюдает за реакцией людей, не вступая с ними в диалог. Типический образ офисного работника со стертой идентичностью был молчаливым протестом против камер скрытого наблюдения, установленных по всему Лондону в качестве профилактики терроризма.
В аналогичной технике выполнен перформанс «Портрет Аварки», где Таус Махачева ходила по метро в национальной дагестанской одежде, проверяя общественную толерантность на прочность.
Таус Махачева. «Портрет Аварки», видеодокументация перформанса, HD видео, 46 мин., цвет, без звука, оператор Нина Уэйкфорд, 2010
16-минутный фильм «Гамсутль» в одноименной деревушке в горах Дагестана. Некогда неприступная крепость, бывшая предметом притязаний Персии и Российской Империи, Гамсутль сегодня находится в запустении. Его живописные руины постепенно сливаются с горным ландшафтом. Автор фильма выбрала своим героем танцора, который в полной тишине, лишь посредством пластики, повествует о поворотных моментах в истории селения. Молодой человек попеременно предстает то в образе воина-завоевателя, то мирного жителя и т.д.
В работе «Быстрые и неистовые» Таус Махачева рассматривает ряд социальных изменений, связанных с особенностями функционирования медиа в современном мире, погружаясь в субкультуру стритрейсеров (уличных гонщиков), которые устраивают несанкционированные соревнования на новом скоростном шоссе, соединяющим город Махачкалу (Республика Дагестан) с аэропортом. Каждую субботу с 12 до 3 часов ночи одетые «в черное» мужчины собираются в заранее оговоренном месте, чтобы поучаствовать или посмотреть на гонки. Пассивное или активное участие в нелегальных заездах автоматически становится знаком принадлежности к «эксклюзивному», закрытому сообществу и символически наделяет его членов характеристикой «настоящий мужчина». Для «настоящего мужчины» машина – продолжение его самого, и подтверждением этому может считаться особое внимание стритрейсеров к дизайну и техническому совершенствованию автомобиля. Чтобы быть принятой сообществом, Таус Махачева тоже «тюнингует» свою машину – покрывает внедорожник чехлом, сшитым из найденных на барахолках старых советских шуб. Несмотря на то, что гонка, в которой планировала участвовать художница, не состоялась, артистическое вмешательство в городскую среду произошло. В зоне напряжения между постановочной фотографией и документальным видео задается вопрос о возможности быть свободным от идеологизированных и навязанных медиаобразов.
«Быстрые и Неистовые». Фотографический и видеопроект / 21,06 мин., цвет, звук / Махачкала, Дагестан, 2011
16-минутный фильм «Гамсутль» в одноименной деревушке в горах Дагестана. Некогда неприступная крепость, бывшая предметом притязаний Персии и Российской Империи, Гамсутль сегодня находится в запустении. Его живописные руины постепенно сливаются с горным ландшафтом. Автор фильма выбрала своим героем танцора, который в полной тишине, лишь посредством пластики, повествует о поворотных моментах в истории селения. Молодой человек попеременно предстает то в образе воина-завоевателя, то мирного жителя и т.д.
Таус Махачева, скриншот из видеоработы «Гамсутль», Дагестан, 2012.
artuzel.com
Таус Махачева, художник — Look At Me
Финалистка «премии Кандинского» — о постколониализме, танцах, Франце Рубо и не только
|
В постоянной рубрике Look At Me «Мудборд» наши герои раскрывают источники своего вдохновения и делятся тем, что волнует их прямо сейчас. |
Сегодня героиней рубрики стала современная художница Таус Махачева. Мы попросили Таус рассказать про девять вещей, понятий или явлений, которые произвели на нее самое большое впечатление или вдохновляют ее прямо сейчас. |
|
|
Последние два года были для Таус Махачевой особенно насыщенными: художница стала финалисткой премии Кандинского и лауреатом «Инновации», а ее работы вошли в главный проект 4-й Московской биеннале и были показаны в галерее Paperworks. Всему этому предшествовали годы учебы: Таус закончила РГГУ, затем несколько лет провела в Лондоне, где училась в London College of Communication Вдохновение — это то, что заставляет тебя вылезать из постели по утрам.
|
|
Работы Таус Махачевой
Пуля видео документация перформанса/ 4.39 мин., цвет, звук/ Дагестан, 2010Пуля видео документация перформанса/ 4.39 мин., цвет, звук/ Дагестан, 2010Гамсутль видео/16.01 мин., цвет, звук/Дагестан, 2012Гамсутль видео/16.01 мин., цвет, звук/Дагестан, 2012Позволь мне быть частью нарратива трех экранная видео инсталляция/ Дагестан, 2012 Позволь мне быть частью нарратива трех экранная видео инсталляция/ Дагестан, 2012 Быстрые и Неистовые фото и видео проект/ 21.06 мин., цвет, звук / Дагестан, 2011Быстрые и Неистовые фото и видео проект/ 21.06 мин., цвет, звук / Дагестан, 2011Быстрые и Неистовые фото и видео проект/ 21.06 мин., цвет, звук / Дагестан, 2011Delinking фото документация перформанса/ Милан, 2011Без названия перфоманс и инсталляция/ Москва, 2010Без названия перфоманс и инсталляция/ Москва, 2010Без названия перфоманс и инсталляция/ Москва, 2010Пространство торжества видео/ 16.10 мин., цвет, без звука/ Дагестан, 2009
Архив кинофотодокументов |
Постколониализм |
Саймондс и Шоуки |
Дагестанский музей |
Франц Рубо |
Люди, которые со мной |
DV8 Physical Theatre |
Голос |
«Статуи тоже умирают» |
Архив кинофотодокументовВ этом году я впервые попала в Российский государственный архив кинофотодокументов в Красногорске, и это одно из лучших мест на земле. Попадаешь туда, и снимать больше не хочется, потому что там уникальные материалы, из которых можно сделать все что угодно. Единственный нюанс — это цены на копирование пленок. Отрывок из кинохроники, найденной мной. |
|
|
ПостколониализмМеня интересует анализ наследия колониализма. Хороший пример — это огромный архив, который оцифровал Imperial War Museum, это архив всех фильмов, произведенных Британской империей о и в ее колониях. |
|
|
|
|
Чарльз Саймондс и Ваэль ШоукиDwellings Чарльза Саймондса — это фильм и фотографии перформативной практики художника, которая заключалась в том, что он строил мини дома или, точнее, руины для воображаемого микросообщества в Нью-Йорке в семидесятые годы. Строил при помощи глины, кирпичей, пинцета и уходил, оставляя свои работы на произвол судьбы. Серия фильмов Cabaret Crusades Ваэля Шоуки — это невероятно интересные работы о возможности репрезентации истории.
|
|
|
Дагестанский музейДагестанский музей изобразительных искусств имени П.C.Гамзатовой — мой любимый с детства музей, который очень часто задает вектор в моих художественных работах.
|
Франц РубоРабота 1886 года «Штурм аула Салты 14 сентября 1842» произвела на меня неизгладимое впечатление, потому что в расположении боевых действий |
|
|
|
DV8 Physical TheatreМеня трогает современный танец, в котором возможны тонкие политические высказывания.На сегодняшний день моя любимая группа— это DV8 Physical Theatre. Недавно я посмотрела современную постановку балета 1932 года «Зеленый стол» Курта Йосса, балет о нестабильности Европы между Первой и Второй мировыми войнами. |
|
|
|
|
ГолосЧей голос чаще всего звучит в искусстве? Возможно ли отдать свой голос другому? Что происходит, когда мы предпринимаем попытки наделить голосом объекты? |
«Статуи тоже умирают»В октябре я готовилась проводить воркшоп в South London Gallery, и моя подруга Caroline Joy Watson посоветовала мне фильм Криса Маркера и Алена Рене 1953 года «Статуи тоже умирают». Это гениальная работа, которая соединила в себе очень много моих интересов. |
|
|
www.lookatme.ru
«Твои проекты – это всегда ты, а все вокруг – материал» — Aroundart.org
Таус Махачева, «История требует продолжения», Махачкала, 2013, вид экспозиции, на первом плане «Гамсутль» 2012, на втором плане «Позволь мне быть частью нарратива» 2012 // Фотограф Никита Шохов, предоставлено фондом ПЕРИ
4 октября в Махачкале в Зале Союза художников Дагестана открылась персональная выставка Таус Махачевой «История требует продолжения», куратором которой выступил Алексей Масляев. О создании выставки, некоторых мифах дагестанской культуры, а также о сроке годности произведения современного искусства с художницей поговорила Наталия Безрукова.
Наталия Безрукова: Это первая твоя персональная выставка в Махачкале?
Таус Махачева: Первая такого масштаба. До этого у меня была выставка в «Первой галерее», когда она находилась еще в старом пространстве, была только одна комната. Там я разместила видеоинсталляцию на всю стену — «Пространство торжества». Нынешняя выставка — моя самая большая персональная на сегодняшний день, скажем так, первый для меня значимый большой проект в республике.
НБ: Насколько мне известно, Зал Союза художников Дагестана — достаточно консервативная институция. Как работалось в таком контексте?
ТМ: Она, конечно, консервативная, помимо каких-то выставок местных художников зал иногда отдается под коммерческие выставки типа «Золото России». Надо отдать должное Амирхану Магомедову, директору Выставочного Зала Союза художников, он как-то отважился на идею моей выставки. Наверное, не без моего семейного статуса, конечно, который мне сейчас открывает двери, которые так были бы закрыты для молодой художницы. Также я должна отдать должное куратору Леше Масляеву: мне кажется, что работа куратора и художника это всегда 50 на 50. Экспозиционная застройка повторяет форму медальона дагестанского старинного килима XIX века, то есть стены повторяют собой структуру этого медальона. Соответственно были подобраны цвет, фальшь-стены. Мы использовали темно-бордовый, который оказался очень похож на цвет Дагестанского музея изобразительного искусства, это было непреднамеренно. Опытной строительной бригады, которая бы занималась застройкой для выставок, просто нет, но нам повезло — я нашла замечательного прораба Шамиля, группа которого обычно занимается отделкой кафе, я просто поняла, что если не они, то больше никто. У нас прекрасный дизайнер Кирилл Благодатских, который разработал нам дизайн всей выставочной полиграфии. Проект вообще был реализован благодаря фонду «Пери» — своими силами это невозможно. Это благотворительный фонд, который всячески поддерживает культурные начинания в республике и за ее пределами. В качестве площадки мы еще думали о Дагестанском музее изобразительного искусства, но, к сожалению, там залы оказались слишком маленькими, и о «Первой галерее», которая сейчас находится в Каспийске, но там дико сложный зал для видеоработ, особенно такого количества, как у меня, ведь там круглый зал и по всему кругу окна. Здесь Леша придумал построить фальшь-стену с дыркой, чтобы засунуть туда плазму. Мы на месте все изобретали, Юсуп и Шамиль лазили на крышу, чтобы закрыть окна-колодца, чтобы все пространство было темное. Работалось тяжело, некому было доверить монтаж, никто, к сожалению, не знает, как надо выставлять видеоарт. В результате, мне кажется, мы сделали что-то ценное.
Таус Махачева, «История требует продолжения», Махачкала, 2013, вид экспозиции // Фотограф Никита Шохов, предоставлено фондом ПЕРИ
НБ: Твоя выставка называется «История требует продолжения». Ты, рассказывая историю, выстраивая определенный нарратив, включаешь себя в эту историю, или же ты повествуешь об истории своего народа, стоя на некоем расстоянии, наблюдая, смотря со стороны?
ТМ: Это прекрасное название тоже придумал Леша, как и концепцию выставки. То, о чем он говорит в кураторском тексте, это о том, что надо выбрать, какие традиции мы берем с собой в будущее, какую историю мы будем продолжать, а какую — нет, что происходит с традициями и дагестанским обществом сегодня. Например, что происходит с какими-то безликими свадьбами, которые заимствуют европейские обычаи, эти платья-торты. Об этом мой проект «Пространство торжества», где ходят и кружатся две невесты, у одной из которых юбка идет от горла и при этом покрытая голова. По-моему, я часть этой истории. Леша говорит, ему кажется, что я очень внимательно отношусь к традициям, внимательно с ними работаю. Даже его текст начинается со слов: «Художник прикладывает ухо к земле и прислушивается». Это дико поэтичное начало, возможно, оно где-то верно, то есть где-то подчас интуитивно, подчас концептуально, но это прислушивание очень важно в моей художественной практике.
НБ: Ты впервые включаешь музейные объекты в диалог со своими видеоинсталляциями?
ТМ: Да, и это тоже идея куратора — поставить на входе старинный килим, который нам предоставил Дагестанский музей изобразительных искусств, потому что это как ключ, подсказка. Вы видите его, заходите, поднимаетесь по лестнице и попадаете на выставку, которая расположена на одном уровне, то есть поднимаетесь в сакральное пространство ковра. Об этой идее писала также моя мама в своей работе о молитвенных коврах: как только ты наступаешь на ковер, будь то молитвенный или любой другой, ты попадаешь как бы в другое измерение.
НБ: Как музейный предмет, который априорно несет на себе текст, то есть некий предмет-полимпсест, работает с новыми медиа?
ТМ: В данном случае он, мне кажется, достаточно самостоятельный и целостный, он служит подсказкой. Он не вступает ни в какой диалог или особую интерактивность с пространствами. Но, например, другая моя работа, которую можно упомянуть с точки зрения музейных объектов, это «Путь объекта», где я сделала копии трех объектов из Дагестанского музея изобразительных искусств и превратила их в марионеток.
Таус Махачева, «История требует продолжения», Махачкала, 2013, вид экспозиции, «Путь Объекта» 2013 // Фотограф Никита Шохов, предоставлено фондом ПЕРИ
НБ: То есть это не подлинники?!
ТМ: Нет, конечно! Кто бы мне дал подлинники? Это маленькая копия картины Виктора Васнецова «Гамаюн, птица вещая», которая попала в Дагестан из Третьяковской галереи еще в советское время, когда перераспределялись артефакты и часть отправлялась в регионы, чтобы искусство было равнодоступным по всему Союзу. Мне кажется, это достаточно любопытная практика. Следующий объект — кyбачинский свадебный браслет, который невеста носила сорок дней после того, как выходила замуж, то есть маркер перехода. И третий объект — это солонка, которую Юрий Юрьевич Карпов описывает. Он пишет, что, по рассказам, эти солонки покупались без рисунка, а рисунок вырезал владелец — такое ритуальное раскрытие глаза объекта. В горских домах соль была главным консервантом, поэтому это такая дорогая солонка с узором в виде спирали — предполагалось, что в этих спиралях будут заблуждаться злые духи. Эти три объекта были сделаны впервые для выставки «Мифопоэтический странник», которую курировал Андрей Мизиано на Чукотке. Для меня очень важно, что они стали псевдоживыми гонцами и продолжили эту советскую традицию. Но для этой выставки я чуть-чуть их переделала. Я сделала кукольный театр, а просто отличный сценарист Андрей Корешков написал сценарий, основываясь на информации, которую я сейчас тебе рассказываю. Мы делаем кукольные представления в городе. Всю неделю объект находится на выставке, в воскресенье мы выносим театр с этими куколками, Катя Касабова, актриса дагестанского кукольного театра, разыгрывает сценарий буквально минут пятнадцать, но для меня это оживление музейных объектов. Может быть, в этом проекте есть образовательная цель помимо художественной и концептуальной.
НБ: Кукольный спектакль носит одноименное название инсталляции «Путь объекта», и вот как ты считаешь, должны ли выставки сопровождаться культурно-образовательными программами, лекциями или подобными спектаклями? Важна ли эта часть коммуникации со зрителем?
ТМ: Вопрос в том, что кому интересно. Нам было интересно сделать такую большую программу: одно дело, когда ты выставляешься где-то на Западе, по России — это одна оценка, а когда ты возвращаешься домой и показываешь людям, как ты работаешь с их контекстом, с их традициями, то это совсем другое дело. Мне было очень важно, как меня воспримут дома, потому мне очень хотелось и хочется много рассказать, много показать. Приезжал прекрасный теоретик деколониального проекта Мадина Пластанова, которая преподает в РУДН, и читала лекцию в Национальной библиотеке. У нас были открытые экскурсии и экскурсии для студентов художественных вузов. У меня есть прекрасная ассистентка Халимат, которая мне организует сейчас еще экскурсии со школами. Очень много сил было вложено. Мы эту выставку, наверно, начали обсуждать год назад, а интенсивной работы было месяца три. Хочется, чтобы она достучалась до наибольшего количества зрителей, чтобы потом друзья говорили не «ой, я все пропустил», а «да, я был». Плюс, конечно, все упирается в то, что образование в художественных вузах, к сожалению, очень фрагментарное, и искусство XX века преподается плохо. Мне хочется немножко совратить молодых людей на самообразование и развитие, чтобы они поняли, что они продолжатели традиций, что они не после Джексона Поллока продолжают что-то, а продолжают что-то вот сейчас, и невозможно последние семьдесят лет этой истории искусства игнорировать.
Таус Махачева, «История требует продолжения», Махачкала, 2013, вид экспозиции // Фотограф Никита Шохов, предоставлено фондом ПЕРИ
НБ: Говоря о перспективах развития этой выставки, ты видишь, например, ее в стенах московского музея?
ТМ: Это уже совсем другой вопрос, я, если честно, об этом еще не думала. Мы сейчас обсуждаем привоз этой выставки с северокавказским ГЦСИ, но там пространство чуть более сложное. Конечно, мне, в первую очередь, хочется провезти выставку по Северному Кавказу, потому что много тем, которые как бы очень кавказские, которые везде на Кавказе будут понятны и будут понятны по-другому, нежели в Москве, или в Ливерпуле, или где-то еще. Сейчас, учитывая мой переезд в Дагестан, мне вообще хочется путешествовать по Северному Кавказу со своим искусством и без.
НБ: Насколько для тебя важно не просто выставлять свое видео, но также и документировать его, фотодокументировать, как было сделано в работах «Размежевание» и «Быстрые и неистовые»?
ТМ: Работа «Быстрые и неистовые» — это видео и фотография, то есть это не фотодокументация перформанса. Ну а фоточасть — это не документация, а псевдорекламные фотографии. Их три, с ужасным использованием фотошопа, преднамеренным, конечно же. «Размежевание» — это действительно документация, но просто, потому что мне не понравилась на тот момент видеодокументация. Я не вижу в этом проблемы, потому что мне очень нравится, что существует до и после фотодокументации перформанса, существует как бы пространство для фантазии зрителя. Я очень часто потом фотодокументацию перерабатываю обратно в видеопроект: например, перформанс «Портрет аварки», который я делала для выставки «Интимный капитал» под кураторством Андрея Паршикова, потом превратился из прямой фотодокументации в инсталляцию. Я показывала украшения, которые одевала на перформансе (их копии из латекса) и четыре видеоэкрана. Документация перформанса так стала видеоинсталляцией.
НБ: А как ты сама себя осмысляешь в настоящем культурном контексте, в котором вот мы сейчас находимся? На мой взгляд, ты среди современных художниц отличаешься своим искусством.
ТМ: Правда? А чем отличаюсь? Ты мне расскажи, я не знаю, чем я отличаюсь. (Смеется).
НБ: Я думаю, что сейчас художника не очень интересует делать искусство, связанное с темой культурного наследия.
ТМ: Ты права, я действительно не вижу много искусства, которое интересуется традицией или черпает свои идеи из декоративно-прикладного искусства, что вообще, мне кажется, табу для современного российского искусства, это такое «ой, ой, ой, подальше бежим». Но, например, мне очень нравится художник Аслан Гайсумов из молодых. Он прекрасно работает и черпает из традиционной культуры, делает такие политизированные проекты.
Таус Махачева, «История требует продолжения», Махачкала, 2013, вид экспозиции, «Размежевание» 2011 // Фотограф Никита Шохов, предоставлено фондом ПЕРИ
НБ: Раз уж ты упомянула Аслана Гайсумова, как ты относишься к тому, что одна из его работ третий раз подряд выставляется? Зегер выставила его работу в Манеже в рамках основного проекта Биеннале. То есть первый раз это биеннале Молодого искусства летом 2012 в ЦДХ, второй раз это выставка номинантов на Премию Кандинского, осень прошлого года, и сейчас третий раз. Какой срок годности имеет произведение современного искусства и важен ли для него периодический показ, или это произведение одноразовое?
ТМ: Это хороший вопрос, потому что я тоже грешу такими историями. У меня есть какие-то работы, которые показываются в Москве два, три, четыре раза. Я с содроганием думаю, что сейчас заметят, сейчас напишут что-то типа «Таус Махачева надоела, одни и те же проекты показывает на всех выставках». С другой стороны, что делать? Говорить «нет»? Видео «Пространство торжества» в Махачкале я показывала уже один раз, но там было очень малое количество посетителей, и сейчас я показываю второй раз, и все люди смотрят как в первый. Что касается Аслана, вы понимаете, что публика на основном проекте Московской биеннале совсем другая, нежели на премии Кандинского или на Молодой биеннале. Над этим вопросом я тоже размышляю, и я на самом деле стала говорить иногда «нет» или просто писать, мол, «вы знаете, эта работа уже в Москве показывалась два-три раза, давайте, может быть, мы попробуем что-то придумать». Но это бывает часто невозможно, потому что, к сожалению, у нас в стране есть такая практика, когда тебе пишут за месяц, за два до выставки и хотят что-то от тебя быстро получить. В то время как работа с Лешей — это совершенно другой тип работы. Мы обсуждаем работы за год, за несколько месяцев, он посоветовал мне хореографа, сценариста, это постоянный диалог, — такие кураторы мне нравятся. Мне хочется, чтобы вообще в нашей стране такая профессия как куратор выходила на качественно новый уровень. Мне кажется, этому способствует кураторская школа, которую Виктор Мизиано с фондом «Виктория» организовал, я ходила на лекции и очень радовалась, что растет новое поколение, которое не является администраторами и организаторами, а людьми, которые продуцируют концепции, контекст и адекватно работают с художниками, не задавливая их, с одной стороны, но и не пуская все на самотек, с другой.
НБ: Мне очень нравится твоя работа с носами, сделанными из дерева. Ты продолжаешь их до сих пор изготавливать?
ТМ: Да, продолжаю. Их сейчас уже тридцать один. Но должна сказать, что я сама их не вырезаю, то есть я собираю, фотографирую реальных людей с линейками и отправляю этот материал своему мастеру Казбеку Аликову во Владикавказ.
НБ: Я слышала легенду, будто на Кавказе люди ищут свой нос, то есть они его теряют при каких-то обстоятельствах, а затем его необходимо отыскать.
ТМ: Да, я встречалась для другого проекта, который я уже готовлю неизвестно сколько лет, с Юрием Юрьевичем Карповым, который написал книгу «Взгляд на Горцев. Взгляд с Гор». Он мне рассказал такую былину: мужчина теряет свой нос и потом идет совершать подвиги, чтобы его обрести назад. Например, слово «мегIер» в аварском языке значит и гора, и нос. Юрий Юрьевич как раз написал целую главу о том, как горцы ассоциируют себя с горой. Плюс, конечно, это игра на ранних классификациях, когда антропологи классифицируют людей по длине ушей, носа и т. д. Важно, что здесь на выставке носы были представлены как горная гряда — это Леша придумал. Эта коллекция продолжается, я надеюсь насобирать их сто-двести. Важна очень фантазия, как ты подходишь к человеку, забираешь его нос и кладешь себе в карман. Там есть не только мужские носы, но и женские, и даже прооперированные. Когда я была во Владикавказе, познакомилась там с девочками-чеченками, которые мне рассказали, что, оказывается, Дагестан сейчас — центр пластической хирургии в отношении носов и даже из Чечни все ездят туда оперировать носы.
Таус Махачева, «История требует продолжения», Махачкала, 2013, вид экспозиции, «Пейзаж» 2013 // Фотограф Никита Шохов, предоставлено фондом ПЕРИ
НБ: Пьеса «Путь объекта» заканчивается такой фразой: «Ну, если картина старая и очень дорогая, то значит это современное искусство». То есть действительно это такое грубое определение современного искусства?
ТМ: Нет, конечно, это такой сарказм обывателя, потому что эти объекты из музея обывательски спорят между собой, существуют в какой-то системе, и один из них говорит эту шутку, а все остальные просто подхватывают и хохочут. Недавно в Махачкале давала интервью одному глянцевому изданию. Мы говорили об успехе и страхах. Мне кажется, что больше всего я боюсь начать повторять себя, сама не осознавая. Мне дико от этого страшно, дико страшно, что я об этом не узнаю. Дело не в каком-то мировом признании, успехе, а в том, чтобы я ощущала, что я не воспроизвожу себя саму двадцать лет назад.
НБ: Фигура художницы Таус Махачевой для меня ассоциируется с двумя персонажами из твоих видео. Это герои видео «Рехъен» и «Гамсутль», оба безымянные, абстрактные. Первый, который пытается подползти к овцам, завернувшись в овечью шкуру, пытается стать своим, и второй, который осмысляет архитектуру своего края, пытается прочувствовать ее. Когда ты продумывала концепцию этих видео, снимала, ты отождествляла себя с героями, ты себя видишь в них?
ТМ: Мне кажется, вообще твои проекты это всегда ты, всегда твоя идея, а все вокруг тебя превращается в материал. Ты ищешь этого актера, типичного дагестанца, который хорошо владеет своим телом, и ты понимаешь, что это оно. Твои проекты — это всегда ты и есть, и то, что касается видео «Рехъен», я его не долго продумывала. Мы поехали в горы, я там провела какое-то время и сразу придумала, сразу сняла, и люди, которые были со мной, помогли мне все организовать. Это видео, наверное, задает вопрос о том, на что мы готовы пойти, чтобы попасть в социум. Встать на четвереньки, накрыться какой-то неудобной одеждой и ползать, чтобы быть принятым отарой овец. Оно достаточно универсальное, подходит ко всему: отношения Дагестана с миром, российских художников с Западом, простая метафора.
НБ: Одно из видео называется «Позволь мне быть частью нарратива», то есть ты все еще не уверена, что ты его часть?
ТМ: Конечно, я совершенно не уверена, что я или мои работы, что я вообще как бы часть этого. То есть это попытка приобщиться к истории, к историческому. Вообще мне кажется, что такой невроз неуверенности — это дико хорошее качество для художника, потому что, когда я работаю, проект проходит стадию сотни «нет». Я говорю себе «нет, это бред», «нет, нет, это было сделано тем, тем, тем». Это достаточно утомительный период, но зато в конце ты можешь прийти к чему-то, что будет совершенно другого качества, чем, если бы ты согласился сам с собой на свою первую идею.
Таус Махачева, «История требует продолжения», Махачкала, 2013, вид экспозиции, «Быстрые и Неистовые» 2011 // Фотограф Никита Шохов, предоставлено фондом ПЕРИ
НБ: Наш разговор я планировала закончить лирической нотой. У Расула Гамзатова есть стихотворение «Мой Дагестан», и я взяла оттуда цитату: «Когда я, объездивший множество стран, / Усталый с дороги домой воротился, / Склонясь надо мною, спросил Дагестан: / Не край ли далекий тебе полюбился?». Тебе, Таус, край далекий не полюбился? Ты планируешь здесь жить, работать?
ТМ: Да, я вернулась в Дагестан. Вот я закончила магистратуру в Royal College и решила, что самое верное — это переехать и пожить в Дагестане, так что не полюбился настолько, чтобы сделать его своим домом.
НБ: А планы уже есть?
ТМ: Да, планы есть. Вообще в Дагестане много всего хочется делать, но я понимаю, что это какие-то быстрые идеи, в которых я могу выступать организатором. Но это плохо для моей личной художественной практики, надо сейчас с этим очень аккуратной быть. Сейчас основной мой план — это с помощью того же фонда «Пери» организовать образовательную программу в Махачкале для молодых художников. Что касается выставок, то скоро у меня будет выставка в Тегеране, которую курирует моя знакомая Даша Кирсанова.
НБ: И еще один вопрос, который никак не дает мне покоя. К современному искусству на твой взгляд стоит относиться всерьез?
ТМ: Конечно, стоит! Мы бы не разговаривали сейчас с тобой, если я бы думала, что не стоит. Я бы сидела себе со своим первым экономическим образованием после РГГУ, работала бы в филиале Дагнефть, если бы я не верила, что надо заниматься искусством серьезно.
Таус Махачева, «История требует продолжения», Махачкала, 2013, вид экспозиции, дагестанский ковер килим, Казбековский район, село Хубар, вторая половина XIX в. // Фотограф Никита Шохов, предоставлено фондом ПЕРИ
aroundart.org
Таус Махачева: «Я пытаюсь придумать работу, потому что не могу забыть фразу, жест, историю»
Таус Махачева. Фото: Ольга Погорелова
Работы Таус Махачевой сейчас можно увидеть сразу на четырех международных биеннале: Ливерпульской, Manifesta 12 в Палермо, Биеннале современного искусства в Иньчуане и Рижской международной биеннале современного искусства. Рассказываем подробно о ее проектах на первых двух.
Биеннале современного искусства в Ливерпуле: ASMR Spa
На Ливерпульской биеннале (до 29 октября) Таус Махачева представляет ASMR Spa. Это напоминающая руины скульптурная инсталляция, функционирующая как спа-салон, в котором с посетителями обращаются как со «скульптурными объектами». ASMR Spa предлагает не только косметическую процедуру с использованием специально разработанной линии косметики, но и АСМР-видео (то есть видео, вызывающее у зрителя автономную сенсорную меридиональную реакцию, или, проще, приятное до мурашек) и обещает посетителю интенсивный интеллектуальный, физический и эмоциональный опыт. Беседовала Луиза Бак.
Таус Махачева. ASMR Spa. 2018. Фото: Courtesy of the artist / Alexander Kutovoi
ASMR Spa — очень необычный и сложный проект. Как вы пришли к нему?
О чем я думала в первую очередь — о том, как нас соблазняют произведения искусства. И еще об опыте, который мы приобретаем в результате их восприятия. Этот опыт может быть мультисенсорным, иметь множество аспектов: интеллектуальный, эмоциональный, физический, если произведение достаточно хорошо. Именно такой опыт я пытаюсь дать, используя сочетание множества средств.
Пространство, в котором проводятся процедуры, наполнено обломками гигантской головы разбитой греческой скульптуры. Я работала совместно с Александром Кутовым, потрясающим украинским художником, потому что у меня не было опыта создания скульптурной инсталляции. На кушетке из сломанных скульптурных элементов два дня в неделю по предварительной записи исполнитель — нечто среднее между косметологом и реставратором — проводит особую процедуру: в некотором роде вы становитесь произведением искусства, которое он реставрирует. Во время процедуры косметологи произносят текст, написанный ливерпульским писателем Дэвидом Макдермоттом. Это истории об исчезнувших и поврежденных произведениях искусства, а также о синестезии зеркального прикосновения — крайней форме синестезии, когда люди ощущают боль, видя, как причиняют боль другим. Я узнала об этом нейробиологическом феномене из разговора с профессором психологического факультета Голдсмитс-колледжа Майклом Бэнисси. У некоторых людей, по-видимому, подобная синестезия проявляется даже по отношению к предметам, и это заставило меня задуматься о том, что такой человек почувствовал бы, увидев, например, как режут картину.
То есть идея в том, чтобы посетители инсталляции почувствовали эмпатию по отношению к этим несчастным произведениям искусства?
Да, вплоть до ощущения, что они становятся одним из них. Во время процедуры перформеры рассказывают о том, что используемые ими продукты сделаны из настоящих произведений искусства, так что посетитель одновременно слушает о разрушенных произведениях и физически впитывает их. Продукты этой косметической линии разработала московская фирма 22/11 Cosmetics, и в их основе лежат шесть способов создания произведений искусства. Первая фаза процедуры — очищающий крем из глины. Затем используют тоник с металлическими экстрактами и скраб с гранитными и мраморными частицами из условно перемолотых скульптур. Потом — массажное масло с древесными эссенциями, напоминающими о деревянной скульптуре, а потом гипсовую маску-каркас для лица, которую вы снимаете, в прямом смысле оставляя слепок своего лица (со временем в пространстве скопится множество отпечатков лиц, оставленных посетителями). Мне больше всего нравится последняя фаза, которую я называю картиной в тюбике. Это крем, сделанный из разных веществ, использующихся в живописи. Основные ингредиенты — экстракты льна и хлопка из холстов, смешанные с льняным маслом, из которого делаются масляные краски, и с определенными пигментами. Таким образом, в процессе вы становитесь скульптурой и в итоге уходите с живописным увлажнителем на лице. Поскольку я сотрудничаю с профессионалами, эти продукты действительно полезны.
Таус Махачева. ASMR Spa. 2018. Фото: Courtesy of the artist / Alexander Kutovoi
Будут ли они продаваться?
Да, будет продаваться лимитированная серия «скульптурных» косметических наборов для лица.
А при чем здесь АСМР?
Помимо так называемой кушетки, в пространстве будет установлено несколько скульптурных элементов, которые будут служить стульями и столами, экраны и наушники.
То есть большинство посетителей будут взаимодействовать с разрушенными произведениями виртуально?
Вся эта работа началась с моего интереса к АСМР-видео, авторы которых пытаются добиться эффекта индивидуального общения через экран, чтобы вы получили этот очень личный опыт персонального внимания. При записи таких видео, как правило, используют 3D-микрофоны, и благодаря технологиям у вас действительно создается ощущение, что вам физически проводят процедуру. Важно и то, что наш спа-салон в рамках биеннале выставляется в Блэкберн-хаус, здании благотворительного образовательного центра для местных женщин, и многие его посетительницы социально уязвимы. Это место, где человек пытается выстроить себя заново, и это послужило мне одним из источников вдохновения. Вы лежите на разбитом лице, и вас восстанавливают в ходе этой процедуры для лица — либо физически, либо виртуально.
Учитывали ли вы широкую ливерпульскую публику, создавая ASMR Spa?
Разумеется. Я изучила местную культуру, сделала прическу в салоне Voodou и посетила множество местных спа-салонов. И именно поэтому я хотела, чтобы текст написал Дэвид. Он намеренно использует язык, очень сильно отличающийся от того, к которому мы привыкли в художественной среде. Надеюсь, что перспектива улучшения внешности привлечет людей и они узнают о судьбах уничтоженных произведений искусства, даже если их жизнь далека от этих историй и им ничего не известно о биеннале.
Manifesta 12 в Палермо: «Байда»
Таус Махачева. «Байда». 15.31 мин видео, псевдодокументация перформанса, цвет, звук. Сценарий перформанса написан Тимом Этчеллсом. Перформеры: Зубаир Джаватханов и Артем Крупин. Голоса: Дебора Пирсон, Маделин Боте де Лаказ, Энди Филд. Звук: Александр Хохлов, Джон Эвири. Оператор: Александр Синягин
На Manifesta в Палермо (до 4 ноября) представлен проект Таус Махачевой «Байда», впервые показанный на Венецианской биеннале в 2017 году. Он состоит из этикетки с указанием неких координат и 15-минутного видео. «Байда» — это название дагестанской рыбацкой лодки. В таких лодках в поисках улова уходят по Каспийскому морю далеко от берега и у линии горизонта исчезают. Эти «невидимые» лодки оказываются между двумя состояниями, в некой серой зоне, характеризующейся их реальным присутствием и отсутствием способов их присутствие установить. Работа создана при поддержке Газпромбанка и компании «Арт Финанс» для корпоративной художественной коллекции банка. С Таус Махачевой говорила Малика Алиева, менеджер мастерской художника и продюсер работы «Байда».
Для меня эта работа началась, когда я столкнулась с темой выживания. Когда тебе рассказывают, как человек без воды и еды, в шторм, девять дней находится в море, ты действительно задумываешься о том, как бы ты поступил на его месте. А ты что думаешь?
Я, мы живем в реальности, где стойкость проявляется, если проявляется, по-другому. И когда ты сталкиваешься с людьми, которые 30 дней проводят в лодке, которую зажало между сформировавшихся льдов, когда вот так, один на один, говоришь с человеком, который без надежды провел девять дней в воде в шторм, твоя собственная жизнь приобретает другую перспективу. Начинаешь задумываться о том, что тобой движет в повседневности. Осознанность риска, опасности, на которые каждый день идешь, потому что это образ жизни, который ты выбрал. Это меня и поразило. Бывают такие вспышки, к которым потом возвращаешься, потому что забыть это не можешь. Я пытаюсь придумать работу, потому что не могу забыть эту фразу, жест, не могу забыть историю. В данном случае была история о том, как рыбаки привязывают себя к носу перевернутой лодки, который остается на плаву из-за пустых бочек. Если лодка переворачивается в шторм, мотор тянет ее вниз, но нос остается на поверхности, и за него цепляются рыбаки. А когда нет сил цепляться, они привязывают себя, либо чтобы не захлебнуться, если потеряют рассудок, либо чтобы родственники могли найти их тело и проститься с ними. Вот эту историю просто невозможно забыть.
А если вспомнить съемки, что было самым сложным?
Я помню жуткий туман, в котором мы потеряли Артема, одного из рыбаков, который помогал нам на съемках, потому что он во время первых съемок утопил телефон. Я помню это утро вторых съемок, когда ты или соглашаешься с тем, что у тебя не получилось, или делаешь все до конца. Либо ты отвязываешься от лодки и тонешь, либо ты держишься. Я запомнила, как мы искали первую лодку. Мы решили сделать еще дубли, вышли ее искать и не смогли найти. Я тогда четко поняла: если мы не можем найти на небольшом участке моря девятиметровую лодку, что говорить о поиске маленького человека?! Это кажется просто нереальным.
На самом деле все как-то соединилось. Эти истории с рыбаками, которые положили начало съемкам, потом сама вода вокруг Венеции, работы Forensic Oceanography («Криминалистическая океанография», исследовательское агентство при Голдсмитском колледже Лондонского университета, использует передовые исследования в области архитектуры и медиа для предоставления решающих доказательств в международных судах. — TANR), которые я посмотрела. Например, «Судно, брошенное на смерть» 2014 года о том, как лодка с 63 мигрантами не была спасена, потому что страны спорили, в чьей юрисдикции она находится. И еще стихи Уорсен Шайр (ее стихи выбрала для своих песен Бейонсе. — TANR), где есть строчка: «Мне казалось, что море безопаснее земли». И еще: «Как вы можете быть такими надменными, думая, что вас это все не коснется».
Я отметила для себя, что людей собирает ответственность за другого. Шамиля держало то, что у него на руках был молодой парнишка. С Абакаром был сын и еще один парень. И я понимаю, что меня тоже часто держит именно это. Держит то, что есть другой человек.
Может быть, да, потому что я помню фразу Абакара: «Как я мог не вернуть матери сына!» Сейчас столько говорят про смерть, про море, про утопающих. Как сделать, чтобы работа не была спекуляцией? Над всем этим я думала целый год, пропутешествовала сквозь эти сомнения, и в результате появилась такая работа. А она очень странная, потому что я поняла, что невозможно сделать реальный перформанс, невозможно возить по выставкам этих людей-рыбаков. Можно сделать объявление-этикетку, которая говорит о том, что ежедневно проходит перформанс в водах Адриатического моря. В тех же водах, в которых правительства европейских стран отказываются спасать лодки с людьми.
Форма этой работы — текст, написанный Тимом Этчеллсом в Лондоне на основе 70 страниц интервью, которые мы брали у разных рыбаков, голос актеров, которые записали этот текст в студии в Лондоне, моя работа с Сашей Хохловым, когда мы кладем звук на видео, которое мы сняли в Дагестане в Каспийском море, и все это притворяется фиктивной съемкой того, как люди искусства пытаются найти перформанс в Венеции, — это единственно возможная форма работы об этих невидимых лодках, невидимых людях. Это единственная форма, которая могла бы совместить в себе эти сомнения, эту неуверенность, видимость-невидимость — все то, на что мы потратили почти год размышлений и исследований.
www.theartnewspaper.ru